– Это Хания Дауд? – удивилась Дебби Шнайдер. – Почему она здесь? – После некоторого молчания она сказала: – Бог мой, Эбби. Похоже, это действительно она. Эх, если бы нам удалось заручиться ее поддержкой…

Но Эбигейл уже не смотрела на Ханию. Она перевела взгляд на святого идиота. На Винсента Жильбера.

Арман стоял у нее за спиной и не мог видеть выражения ее лица. Зато лицо доктора Жильбера он различал прекрасно. Тот смотрел мимо Эбигейл Робинсон. На почетного ректора.

Молчание, как бетонный блок, опустилось на собравшихся, медленно выдавило веселье из новогоднего празднества. Теперь все взгляды, даже взгляд Жильбера, устремились на Эбигейл Робинсон.

Арман услышал, как Доминик сказала мужу:

– Хуже праздника еще не бывало.

– То ли еще будет, – прошептал Марк. – Заявился папа, а Рут нашла выпивку.

Арман видел, как Анни забрала Идолу у Оливье, а Жан Ги обнял их обеих. Рейн-Мари подошла к дочери и внучке.

Один за другим Даниель, Стивен, Клара, Оливье, Рут, Мирна сомкнули кольцо вокруг Идолы. Словно профессор Робинсон одной своей мыслью могла причинить вред маленькой девочке. А Арман знал, что могла.

– Может быть, нам стоит уйти? – сказала почетный ректор Роберж, обескураженная настроением собравшихся.

– Может быть… – прошептала Дебби на ухо Эбигейл.

– Нет. Мы проделали слишком долгий путь. – Подняв руки, словно сдаваясь, Эбби сделала шаг вперед и нарушила тишину: – Я вижу, что большинство из вас узнали меня и это не обязательно приятный сюрприз. Я хочу, чтобы вы знали: наши хозяева меня не приглашали.

Она улыбнулась. Той же улыбкой, что и на лекции. Ее тихий голос звучал убедительно. Располагающе. Арман почувствовал, как напряжение спало.

Она оказалась совсем не таким монстром, как они думали. Не психопаткой с безумными идеями. Они видели перед собой такого же человека, как они сами. Приятного.

– А потому, – продолжила Эбигейл, – нет нужды стрелять в них. Только в меня.

В ответ на это раздался нервный смех.

Арман редко наблюдал такую резкую смену настроения в толпе людей. Это не означало, что кто-то внезапно решил присоединиться к крестовому походу профессора, но стало ясно, что их собственная защита ослабевает.

Робинсон им нравилась, пусть ее цели их и не устраивали.

Впрочем, в этой комнате присутствовало еще одно лицо, которое столь же быстро сумело перенастроить толпу, изменить ее настроение на противоположное. Хания Дауд сумела отвратить от себя почти всех благодушно настроенных по отношению к ней гостей.

Из дальнего конца холла донесся шум, детские голоса зазвучали оживленнее и громче.

Часы показывали 11:25. Репетиция закончилась. Главное блюдо вот-вот должны были подать.

* * *

– Это что? – спросила Хания у Розлин, когда деревенская ребятня, возбужденно растолкав взрослых, заняла свои места на импровизированной сцене.

– Квебекская традиция, – объяснила Розлин. Она смотрела на своих дочерей. – Я то же самое делала, когда была маленькой.

Розлин не обратила внимания на то, что Хания, задавая свой вопрос, не сводила глаз с Эбигейл Робинсон.

Теперь Хания взглянула на Розлин:

– Что вы делали?

– Участвовала в постановках «Басен» Лафонтена. Дети выбирают одну из его басен и разыгрывают ее вечером в канун Нового года.

– Господи, – сказала Хания. – Еще одна пытка.

Клара перехватила взгляд Хании и, перед тем как та отвернулась, увидела улыбку на ее лице. Она совершенно неожиданно отпустила шутку. И вдруг шрамы исчезли, и Клара увидела молодую женщину, чьи раны на мгновение исцелились при виде детей в самодельных костюмчиках, маленьких артистов, толкающих друг друга на сцене.

Потом это мгновение прошло, шрамы снова появились на лице Хании и будто стали еще глубже.

Клара перевела взгляд – ей стало интересно, на что смотрит суданская героиня теперь.

Вернее, на кого она смотрит.

Эбигейл Робинсон двигалась сквозь толпу, которая расступалась перед ней, будто профессор шла в изорванном балахоне и с косой в руках.

– О, это одна из моих самых любимых, – сказала Мирна, подтолкнув Клару локтем. – «Les animaux malades de la peste»[58].

– «Звери, заболевшие чумой», – перевела Розлин для Хании.

«Не звери, заболевшие чумой, – отметила про себя Хания, глядя на Эбигейл, шествующую по комнате, – а люди, озверевшие из-за чумы».

Она тоже чувствовала в себе эту заразу.

* * *

– Винсент Жильбер, верно? – спросила, улыбаясь, Эбигейл Робинсон.

Он наклонил голову, но руки не протянул.

– Профессор.

– Это моя помощница Дебора Шнайдер. И Колетт Роберж…

– Почетный ректор университета, – кивнул Жильбер. – Мы знакомы.

Их внимание отвлекла суета на сцене, и они повернулись туда.

Обычно на то, чтобы ежегодная постановка басни Лафонтена перешла в катастрофу, хватало двух минут, но сегодня это случилось за рекордно короткое время.

Маленькая девочка, игравшая осла, расплакалась. Несмотря на все заверения Габри о том, что это всего лишь игра, ребенок принял нападки других животных на свой счет, вернее, на счет осла, которого обвинили во вспышке чумы[59].

Она рыдала, повторяя: «Я не виновата».

Представление прекратили, и Габри с родителями девочки принялись успокаивать ее.

Во время этого неожиданного перерыва почетный ректор Роберж обратилась к Робинсон:

– Не знаю, в курсе ли ты, но доктору Жильберу принадлежит выдающаяся работа о взаимозависимости разума и тела.

– Я знаю, кто такой доктор Жильбер, – кивнула Эбигейл. – И я читала его работы.

– А я знаю о вас, – сказал он. – Вы произвели настоящий фурор в научном сообществе. Может быть, мы когда-нибудь поговорим об этом.

– Вы заинтересованы в распространении моих открытий, доктор Жильбер? Между нами, кажется, много общего.

– Это почему?

– Я часто думала, что вы не имеете должного признания, в особенности за ваши ранние работы. Я буду счастлива поспособствовать тому, чтобы вы получили то, чего заслуживаете.

Арман переместился поближе к профессору Робинсон. Он стоял к ней спиной и, хотя внимательно слушал ее разговор с Жильбером, не сводил при этом глаз со своих внуков на сцене.

У Оноре, впервые участвовавшего в новогоднем спектакле, были большие кроличьи уши, и он приволок на сцену свои санки. Флоранс и Зора были одеты поросятами и пытались утешить «осла», убеждая девочку, что мор не ее вина и все это понарошку.

– Я уже отошел от науки, – сказал Жильбер. – Теперь для меня это не имеет значения.

– Истина всегда имеет значение, – возразила профессор Робинсон.

– Истина? – переспросил Жильбер шутливым тоном. – Ни один настоящий ученый не станет говорить об истине.

Последовала пауза.

– Вы хотите сказать, что я – не настоящий ученый?

Холодное подводное течение поднялось на поверхность.

– Но тогда, – продолжила Эбигейл, – я понимаю, почему вы не являетесь поклонником истины.

– По правде говоря, – ответил Жильбер, – являюсь. Теперь, когда у меня появилось больше времени, я убеждаюсь, что