судьбу. Всякую клятву можно обойти. И в то же время, никакую клятву обойти нельзя, потому что расплата с каждым разом становится все больше. Это воронка. Как любая попытка ограничить свободу воли. Если ты неспособен просто снова и снова, в каждый момент времени, выбрать свое «да» и свое «нет» — в физическом ограничении все равно нет смысла. Это как, не знаю… сшивать ветхую ткань проволокой. Все равно тут же рвется в другом месте.

И все же Мирддин понимал, как может возникнуть желание поклясться. Поставить ограничение. Сохранить то, что кажется важным, от самого себя.

Артур помолчал.

— А женятся у вас как?

— На Авалоне такого обычая нет.

Артур зачем-то намотал галстук на кулак, расправил и опять намотал.

— Значит, правду говорят… извини, я не знал.

— Чего не знал? — не понял Мирддин.

— Что ты баст… сын невенчанных родителей.

Мирддин моргнул:

— Не знаю, никогда не приходило в голову спросить. А какая разница?

— Ну, у вас, может, и никакой… — проворчал Артур.

— Я знаю, что Эльфин с Керидвен друг другу Предстоящие, — задумчиво произнес Мирддин. — но это другое. Предстоящие необязательно любовники. Предстоящий — это посредник между тобой и Единым. В таком не клянутся. Ты либо видишь истину сквозь кого-то, либо нет.

— А с детьми как? — помолчав, спросил Артур.

— Что с детьми? — опять не понял Мирддин.

— Как узнают, кто чей?

— А как можно этого не знать?

Галстук к этому времени превратился уже в какую-то тряпку.

Артур вздохнул.

— Мой отец, Утер… был любовником моей матери, когда она была замужем первый раз. Так вышло, что я… Меня… зачали, когда ее первый муж был еще жив. После его смерти они поженились. Я родился, когда они были уже женаты, но по срокам вышло сомнительно. Когда я занимал трон, была большая смута по этому поводу. Много криков. Кое-кто вроде Вертигерна отделился под предлогом, что не признает над собой бастарда, — Артур потер шею. — Утер был хорошим отцом, ты не подумай. Но правды я до сих пор не знаю.

Мирддин покачал ногой.

— Можно ДНК-анализ сделать, — предложил он. Артур непонимающе нахмурился. — Тело каждого человека определяется специальным кодом, половина достается от отца и половина от матери, — пояснил он на непонимающий взгляд. Этот код в тебе везде, в самой маленькой части. Волосок, кончик ногтя… что угодно. У тебя осталось что-нибудь от Утера?

Артур лихорадочно бросился к столу и начал шарить по ящикам.

— Вот! — он выудил из какого-то тайника медальон. — Это материн.

Внутри медальона оказалась парная миниатюра — мужчина и женщина — и два локона, свернутых петлей, один русый и один совсем светлый, соломенный. Мирддин включил комм на сканирование. Артур вытащил ножик, схватил себя за чуб, откромсал клок и брякнул рядом.

Мирддин хотел было сказать, что это было необязательно, но не стал.

Комм тихонько звякнул, завершая сканирование.

Мирддин стряхнул его с запястья, вызвал визуализацию сравнения и положил на стол.

Артур лихорадочно грыз кулак.

Комм еще раз звякнул. Голограмма с итогом полностью раскрылась.

— Ну, вот видишь, — сказал Мирддин. — Ты и правда сын Утера.

Артур резко отвернулся к окну, оперся о подоконник и как-то хрипло задышал горлом.

— Хотя я не понимаю, почему это важно, — сказал Мирддин в согнутую спину. — Ты настоящий король, Артур. И не по тому, кто твои родители, а по тому, кто ты сам. И Утер тебя воспитывал как отец. Это бы не изменилось, если бы оказалось, что половина твоих генов происходит из другого источника. Биологический материал — это просто биологический материал.

Артур обернулся от окна, потер глаз тыльной стороной ладони, покрутил шеей, громко швыркнул носом и расплылся в улыбке.

— Мерлин, — сказал он. — Я тебе говорил, что ты идиот и ни черта в людях не понимаешь?

Почему-то это не прозвучало как ругательство.

Мирддин поднял бровь.

— Я над этим работаю.

Артур опять швыркнул носом и потер щеку.

— Короче, я хочу, чтобы у нас с Джин все было правильно. А не такой… бардак. Так что мы правда собираемся любить друг друга, хранить верность и жить долго и счастливо, пока смерть не разлучит нас. А там посмотрим, — Артур ухмыльнулся.

— Из того, что я видел, — осторожно сказал Мирддин, — мне кажется, что Джиневра может быть хорошей королевой Камелоту, и ты ей действительно дорог. Это то, чему я могу свидетельствовать. Если такое свидетельство тебя устроит.

Артур соскочил с подоконника и сгреб Мирддина в охапку:

— Мерлин, чертяка! Стоило мне голову морочить!

Внутри у Мирддина что-то хрустнуло. Артур смутился, выпустил помятого советника и пояснил:

— В смысле, вполне устроит, сэр колдун. Вполне.

Кентерберийский собор высился посреди суеты, как крепость или лайнер. Каменные стены отсекали все, находящееся снаружи, создавая свое собственное пространство, под готическими сводами клубилась тишина. Это было похоже на чары, но чарами не было — просто искусством архитекторов.

Среди готических колонн расставили деревца в кадках, настелили ковры, устроили скамьи для гостей. Один только собор должен был вместить полторы тысячи гостей. Мирддин никогда даже не слышал, чтоб такое количество дану собиралось в одном месте. Ну, может, во время создания Авалона или падения Атлантиды. И то…

Похоже, людям просто очень, очень, очень нравилось наряжаться и ходить строем. И еще петь хором. И еще говорить речи.

Церемониал был установлен веками, а саму процедуру следовало отрепетировать до минуты.

— Потом мы выходим на балкон. Только на шлейф не наступи, пожалуйста, — выговаривала жениху Джиневра. — И помаду не размажь, я тебя умоляю!

— Потренироваться надо, — самым примерным голосом отвечал Артур.

Мирддин подозревал, что профессиональное выгорание его величеству не грозит именно благодаря исключительному умению совмещать полезное с приятным.

Назначенный день не отличался от остальных качественно — только количественно, будто кто-то выкрутил ручку интенсивности на максимум.

Камелот заполонили приезжие.

На площадях наперебой торговали снедью, сладостями, разноцветными колпаками в цветах королевского дома, флажками, фальшивыми коронами, картонными масками с лицами Артура и Джиневры и с круглыми дырками для глаз.

Люди, большие и маленькие, молодые и старые, толпились на улицах, свисали гроздьями с заборов, крыш и деревьев, и ждали, ждали, ждали, ждали. Жадное человеческое нетерпение сливалось в одно огромное море, идущее жаркими, тяжелыми волнами.

Артур в парадном мундире, Джиневра в белом платье с тридцатиметровым шлейфом, епископ Бедвин в парадном облачении, гости в смокингах и гостьи в немыслимых шляпах, гвардейцы, лошади, трубы, барабаны, волынки, гул толпы, шум и улюлюканье, слова, гимны, слова, гимны, слова, гимны, гимны, гимны, слова, слова, слова.

Наконец, закончилась служба, и закончился парад, и закончился тур по городу, и Артур и Джиневра торжественно поцеловались на балконе. Толпа выдохнула. Невидимая волна ударилась о каменную стену и откатилась.

Мирддин стоял в тени, прислонившись к стене. Внизу плескалось человеческое море, жаркие, жадные волны внимания. Бесконечно длинный, заполненный церемониалом день дробился и бесконечно повторял сам себя — стоило выхватить человека из толпы, поставить его в центр фокуса — и можно было видеть, как картина распадется на фрагменты и сложатся заново, повернувшись новым ракурсом. Приобретя другой смысл.

Чувство было жуткое и эйфорическое одновременно — люди, складывающиеся в человечество. Фасеточный, зеркальный калейдоскоп, Артур и Джиневра, дробящиеся на тысячи отражений в устремленных на них глазах и складывающиеся воедино; каждый человек, ощущающий себя на миг королем или королевой; Камелот, существующий не как дома, парки, дороги, а Камелот как идея. Как концепция. Как жажда чуда, вечная, неуничтожимая.

Балконная дверь захлопнулась, приглушая уличный шум.

Артур подхватил Джиневру на руки и закружил. Тридцатиметровый шлейф, прилежно волочившийся за Джиневрой целый день, закрутился вокруг него водоворотом. Вдруг раздался треск, полетели в стороны брильянтовые пуговицы,

Артур потерял равновесие и рухнул на пол. Джиневра в ворохе шелков и кружев приземлилась сверху.

— Изверг! Мое платье!

— Не ушиблась? — испугался Артур.

Джиневра одним точным движением наклонилась, чмокнула его в щеку, выпрямилась, намотала на локоть остатки шлейфа, рванула, отбросила в сторону и вскочила на ноги. Артур поднялся следом. Джиневра повисла у него на шее.

Джиневра была очень Джиневра, Артур был очень Артур, смеющиеся, раскрасневшиеся, сейчас не больше король и королева, чем любой другой за стенами дворца на улицах. Почему-то это казалось Мирддину важным.

Человек и человек; судьба и судьба; смертные, уязвимые, нелепые; несопоставимо малые по сравнению с человечеством; и все-таки Мирддин не мог отвлечься от зрелища — как рушатся дворцы, как гибнут народы, как забываются языки; как тварный мир развеивается как фата-моргана — и все равно остается одно запаянное в вечность мгновение, когда