по сторонам, не нашла ничего подходящего, лихорадочными нервными движениями отвязала от своего пояса кремовый шёлковый бант, скомкала его в кулаке и зашвырнула в него со звенящими обидой и болью словами:

– Вы совершенно невыносимы! – и ринулась к выходу.

Михар машинально бант поймал – они стояли рядом, и только поэтому ей удалось докинуть столь лёгкий предмет до него.

Звенящая россыпь нот всё ещё дрожала по стенам гостиной – в такт россыпи её быстрых шагов.

Михар нахмурился: он находил столь детские истерики совершенно неприемлемыми, и был недоволен тем, что она пыталась манипулировать им таким примитивным способом. Особенно его недовольство было связано с тем, что он не понимал её странного, нетипичного поведения; и он даже поймал себя на нелепом желании броситься за нею вслед, чтобы получить, наконец, объяснения, – чего она, очевидно, и добивалась своим вульгарным ходом.

«Нет уж, тут только дай слабину, – решил он сам в себе. – Тут же начнёт из меня верёвки вить!»

Он не раз видал, как женщины проделывали эти трюки с другими мужчинами; он знал чрезвычайно умных и вызывающих у него когда-то уважение мужчин, которые в конце концов попались в сети вроде тех, что разбрасывала Магрэнь, и сделались совершенно беспомощными в безжалостных женских руках, которые вытворяли с ними теперь, что пожелают. Михар втайне презирал таких мужчин, хоть и был с ними любезен внешне, и не считал их за серьёзные фигуры – ясно же, что в семье такого рода договариваться следует с женой, а не с влюблённым в неё растяпой, – и, конечно, Михар ни при каком раскладе не желал повторить судьбу этих бедолаг сам.

«В самом деле, на что она рассчитывает!» – раздражённо отшвырнул он её бант в сторону.

Дрожащие ноты мелодии тихо замерли и растворились в воздухе. Гостиная показалась опустевшей и потерявшей дыхание жизни.

С некоторым любопытством Михар покосился на шкаф. Теперь, когда ему не грозили никакие танцы, ему захотелось исследовать этот необычный механизм ближе. Ему было совершенно неясно, как именно этот ящик извлекает звук и каким образом из звуков складывается осмысленная мелодия – и было бы весьма интересно разобраться в этом вопросе.

Впрочем, Михар тут же справился с собственным любопытством, посчитав, что это очередной трюк Магрэнь, и она нарочно притащила именно такую редкую и дорогую штуку, чтобы раззадорить его и тем вернее очаровать.

«Нет уж, нет уж!» – повторил он решительно и ушёл к себе, дочитывать книгу, от которой его оторвали.

Книжка, впрочем, дочитываться не пожелала, потому что чем дальше, тем больше ему казалось, что её слова «вы совершенно невыносимы!» звенели не от заполнявшей гостиную дрожащей мелодии, а от слёз.

Слёзы, конечно, были бы ещё более примитивным трюком, чем швыряние бантами и побег, но Михару своевременно вспомнилось, что Магрэнь всегда соблюдала умеренность в трюках подобного рода и умела чётко подстроить их под собеседника. Он предположил, что, если бы имела место манипуляция, Магрэнь перебрала бы ещё часть своего обычного арсенала – и если бы ей вздумалось, в числе прочего, давить на чувства, она делала бы это в своей обычной немного наигранной манере, при которой слова вроде: «Аренсэн, вы разбиваете мне сердце!» – произносятся с лёгкой насмешкой и обыгрываются нарочитыми жестами.

Михар задумался над тем, опустилась бы Магрэнь до того, чтобы использовать в этой игре манеру, неотличимую от реальных реакций, и пришёл к выводу, что, может быть, и опустилась бы – но повод был мелковат.

Неизбежно он пришёл к выводу, что она и впрямь была именно настолько расстроена, и даже нашёл объяснение уровню её расстройства – невестам перед свадьбой свойственно волноваться больше обычного.

Найдя простое объяснение её вопиюще нелогичному поведению, он было успокоился. Да, она просто волнуется перед свадьбой! Вот и всё!

Объяснив себе все сегодняшние странности таким образом, он вернулся к чтению.

Однако сосредоточиться на тексте ему так и не удалось, и вскоре он обнаружил, что бездумно перечитывает один и тот же абзац, совсем не понимая его смысла. Мысли о Магрэнь не желали уходить. Изнутри его грызло чувство какой-то неправильности – как будто бы он совершил какую-то ошибку.

Перебрав внутри своей головы все свои нынешние слова и поступки, Михар пришёл к выводу, что Магрэнь, пожалуй, была права, и им действительно стоило бы танцевать вместе на свадьбе. В обществе знали, что он не танцует; и, если бы он танцевал с нею, это подчеркнуло бы глубину их близости и выставило бы их союз в более выгодном свете. Он же, вместо того, чтобы взвесить все перспективы и последствия, предпочёл сразу вступить с ней в конфликт, чтобы утвердить незыблемость своего авторитета и показать, что не позволит ей принимать за него решения, – и упустил из внимания вопрос выгоды.

– Было бы, из-за чего спорить! – недовольно пробормотал он в полумрак своего кабинета, нервно постукивая ногтем по корешку книги.

Теперь ему очевидно виделось, что танцевать с нею ему было бы выгодно, и что он был не прав, и что он совершенно напрасно так жёстко повёл себя с Магрэнь, которая заботилась об их общей репутации, а отнюдь не о том, чтобы потешить своё эго за его счёт. Впрочем, первое, конечно, не исключало последнего – но последнее явно было для неё лишь вторичной выгодой, а не первопричиной её поступка.

Постановив сам в себе, что танцевать всё же придётся, он решил завтра же принести ей свои извинения, – поскольку столь вредная особа, как Магрэнь, точно не спустит ему сегодняшнюю грубость с рук, – и даже начал уже раздумывать над тем, каким подарком подкрепить эти извинения. Цветы, само собой – пожалуй, к случаю подойдут белые розы… возможно, что-то из драгоценностей? Не хотелось покупать готовое, а на заказ сделать не успеют… может быть, лучше что-то экзотическое и дорогое для её парфюмерного завода?

Размышления эти на время отвлекли Михара, и он не сразу заметил, что недовольство собой и тревога никуда не делись – хотя он, вроде бы, всё так хорошо проанализировал и наметил корректный план действий.

Раздражённо отложив книгу, он встал, заложил руки за спину и принялся расхаживать по кабинету; через пару минут, высунувшись в окно навстречу переливам весенней капели, закурил.

Тревога его нарастала.

Перезвон капели за окнами опять напомнил ему о слезах, и он подумал, что, верно, она и впрямь была сегодня похожа на женщину, которая вот-вот заплачет: лицо её показалось ему искажённым, и голос звенящим и срывающимся. И то, и другое