Тряпичники со свойственной им жадностью разбирали все в нем содержимое и нередко оставляли Тряпку без постели, отчего он всю ночь злился и от злости бился головой о ящик.

Пять лет такой жизни дали свои результаты.

Тряпка облепился язвами, нарывами, и место теперь было ему наравне с отбросами только в сорном ящике.

Нечего удивляться поэтому, что путь к прежней человеческой жизни был у него отрезан, что люди, даже дикари — братья, — стали его сторониться, что стивадоры и форманы отказывали ему в работе в трюмах, что скорпионы (таможенные надсмотрщики) гнушались его обыскивать и что его не пускали в харчевни.

Тряпка захандрил, глубже ушел в отбросы, перестал вылезать из ящика и по целым дням лежал в нем, надсаживая грудь и горло страшными проклятиями и ругательствами по адресу всего человечества. Он призывал на всех всякие язвы и ночью подымал в ящике, колотясь о стенки его руками, ногами и головой, такой шум, что стражник каждые четверть часа подходил и грозил ему кутузкой…

— Вот, рекомендую, фрукт, ананас! — послышалось однажды над ящиком.

Тот, кто произнес эти слова, был моряк. Круглолицый и с весело бегающими глазами.

Тряпка вздрогнул и вскинул голову.

Пять человек — моряк, дама и трое штатских, нагнувшись, разглядывали его с любопытством.

— Да-а-с, фрукт! — согласился кто-то.

Тряпка заскрежетал зубами.

— Диоген современный! — сострил один. — Посторониться бы, а то мы ему солнце заслоняем. Ха-ха!

— Ну и падение! — покачал головою другой.

— Бывает и хуже! — послышалось из ящика.

— Ты кто? — спросил моряк.

— Такой же, как и вы, человек! — злобно ответил Тряпка.

— А почему тебе не лежать в приюте?

— Потому что здесь мне больше нравится.

— Удивительно! — развел руками моряк. — И какое у них удовольствие спать в грязи и гадости. Первобытные люди!

— Совершенно правильно. Вы правду сказать изволили. Мы люди — совсем первобытные и отстали от культуры.

— А почему отстали? Вон дикари на островах в Австралии и те культурнее вас.

— Культурнее, точно! А потому, что, надо полагать, в Австралии давно уже заведены учреждения, именуемые банями, где дикари парятся. Так?! А у нас, в порту, таких учреждений еще не имеется. Когда они заведутся, тогда и культура у нас заведется. Пардон! — И Тряпка совсем невежливо захлопнул крышку…

Единственным другом Тряпки был Блямба.

Блямба был тряпичником и жил где-то далеко за городом, в канаве.

Угловатый, сухой и старый, он аккуратно являлся каждый день и перешаривал все в ящике.

Тряпка отличал Блямбу от всех прочих, симпатизировал ему и вечно что-нибудь да припасал ему.

— На вот, возьми! — часто говаривал Тряпка, указывая ему то на кусок рогожи, то на кость или веревку. — Это я для тебя спрятал.

— Покорнейше благодарю.

Блямба выуживал крюком указанное и продолжал шарить дальше. Он шарил, чуть не задевая флегматично посматривавшего на него Тряпку.

— А ну-ка, — говорил Блямба, — повернись, дай теперь тут порыться.

И Тряпка покорно, как дитя малое, поворачивался. Бывало, крюк Блямбин нечаянно застрянет в лохмотьях Тряпки.

— Легче, — замечал тогда Тряпка, — а то и меня, пожалуй, захватишь. Рогожа я тебе, что ли, или баранья кость?!

Блямба ухмылялся.

Порывшись и устав порядком, тряпичник доставал обыкновенно свою каменную, с отбитым краем у горловины, трубку, насыпал в нее махорку, облокачивался о край ящика и начинал сообщать новости. Тряпка слушал.

Известно, какие могут быть новости у тряпичника.

— Нынче, — сообщал он, — стекло и тряпки в цене падают. Прошлым годом за пуд тряпок десять копеек давали, а нонче — семь, за стекло то же самое. Ох-хо!..

— М-м! — мычал из своей норы Тряпка. Блямба сплевывал по направлению к эстакаде и продолжал дальше:

— Вчера в Массовском приюте скоропостижно умер один нищий. Сорок целковых нашли у него в жилете.

— М-м!.. Блямба!

— Что такое?

— Когда я околею?

— Должно быть, скоро.

— А ты почем знаешь?

— Уж я знаю. Вижу. Больно уж ты стал похож на тряпку. У тебя вон гной завелся. Ишь, прыщей-то и нарывов сколько у тебя повылазило!

— А был я человеком, Блямба! — вздыхал Тряпка.

— Был, верно! И я был человеком. Вон и эта тряпица, что возле тебя валяется, тоже «человеком», холстом, парусом была. Несло ее по ветру…

— И меня несло, — вздыхал опять Тряпка. — А куда всю эту гниль сплавляешь? — в сотый раз интересовался он, тыча ногой в мешок Блямбы.

— На завод, на фабрику. Ну, положим, не все. Только тряпки, кости, стекло да бумагу. Остальное идет за город.

— А что с остальным делают за городом?

— Сваливают в кучу.

— И что дальше?…

— Лежит себе эта куча и гниет. Трескают ее, себе на здоровье, черви, мочит ее дождь, тащат собаки и крысы.

— Так-с! А ты возьми меня с собой, Блямба! — горько усмехался Тряпка.

— Ишь что выдумал. Ты мне на что дался?! Что я с тобой делать стану?! Кость возьму, из нее сахар сделают, из тряпки — бумагу, а из тебя нешто патоку гнать будут?!

— И то правда. А как думаешь, Блямба, мог бы я быть еще человеком?

— Почему же нет! — задумчиво отвечал тряпичник. — Вытащить бы тебя из ящика, свести в баню да хорошенько выпарить, губкой и мылом вымыть, остричь, залечить твои язвы и одеть на тебя чистую сорочку. А можно! Да только — вот, некому…

— Блямба, — прерывал Тряпка дрожащим голосом, — выходит, нет мне спасения и надо мне околевать в ящике?!

— Выходит! Ну, прощай, некогда. Надо на завод поспеть еще. Ох-хо!

Тряпичник выколачивал трубку, засовывал ее в правый сапог, взваливал на плечо мешок и уходил.

После такого разговора Тряпка нервно захлопывал крышку, по горло зарывался в отбросы и спустя несколько минут в душном и тесном, как могила, ящике раздавалось сдавленное и глухое рыдание.

Тряпка, всеми забытый, одинокий и предоставленный на гниение, рыдал, как ребенок.

— Тряпка, а Тряпка! — раз окликнул его Блямба.

— Что?!

Блямба достал свою трубку, запыхтел ею и, не торопясь, сообщил:

— А слышал? Стражник говорил мне, что ящик этот снимут завтра отседова, бо на этом месте пакгауз будут строить.

Сказанное произвело впечатление.

В ящике послышалась возня, и из отверстия вынырнула облезшая голова Тряпки. Тряпка был страшен. Вместо носа на лице у него зияла дыра, а вместо глаз гноились две щелки.

Блямба выронил трубку.

— Ну и патрет! — воскликнул он.

— Ты говоришь правду?! — прохрипел Тряпка, хватая Блямбу крючковатыми и припухнувшими пальцами. — Ящик снимут?!

— Да, правда!

Тряпка почернел и выпустил Блямбу.

— Куда же я денусь? — с дрожью в голосе и растерянно спросил Тряпка.

— Куда знаешь!

Разговор этот происходил вечером.

Солнце садилось и