Шрифт:
Закладка:
В моей голове раздался смех, и я зажмурилась, когда голос Аллы синхронно с Камилем произнес:
– Ленточной пилой.
– Ленточной пилой?.. – повторила я, глядя в небо.
Проходивший мимо Камиль не удержался, чиркнув взглядом по моему уху:
– Оставь резюме Линейке на должность секретаря. Он уже всю тебя своим взглядом… излиновал.
– У него хоть взгляд есть, в отличие от тебя! Ты настолько меня ненавидишь, что вычеркнул даже из своего поля зрения!
Заметив начало схватки двух быков, к нам заторопился Воеводин:
– Камиль Агзамович, что вы сказали про пилу?
– Разрез берцовой кости сделан ленточной пилой.
– На коровнике! – подкинул версию довольный Линейка. – На коровнике станки для разделки туш. Пил там этих – завались!
– Нет, – отрезал Камиль, – новая улика отклоняет версию с убийством на коровнике.
– Какая улика? – всполошились Воеводин и Линейка, пока Смирнов промывал в садовой ванночке найденный на носу Золушки комок грязи.
– Вот. Я снял с морды псины. Это перо. Такое же было на суставе.
Тут плечо дернулось у меня, и я снова посмотрела в небо, вспомнив фамилию Яны – Перова.
– Кира Игоревна? – обратился ко мне Воеводин, пока Смирнов разглядывал сквозь лупу находку, а Линейка прыгал у того за спиной, предлагая версию про птицефабрику, что перо то – куриное. – Кира, отойдем? Что с тобой? – спросил он, когда мы свернули вдоль грядок с зелеными кабачками у бани.
Я встала в тень вишни, облокотившись спиной о груду дачного мусора, закрытого брезентом.
– Ничего.
– Совсем ничего? Ты смотришь в небо. Целый день. Я сам люблю небо так, как никто и понять не может. И знаю, что оно тревожит сильней, чем утешает. Что тревожит в небе тебя?
– Мой чердак, Семен Михайлович.
– Тот, куда тебя отправляет Камиль?
«Тот, который шепчет голосом Аллы…» – мысленно ответила я.
– Смирнов успокоится. Между вами все обязательно наладится.
Но Воеводин сам заявил, представляя меня коллегам: «подающая надежды». Шестеренки у меня в голове умели не только шептать, но и вращаться. Старый следователь ничего не делал просто так.
Три часа до Костино? Так он сказал. Это ему понравилось в деле с костью. Воеводину было важно снова заставить нас с Камилем разговориться и войти в контакт друг с другом. Я понимала если хочу задержаться не на чердаке и не в подвале, а где-то середнячком на трех этажах с мансардой и резным деревянным балкончиком, придется действовать так, как сказано в главе шесть.
Скоро.
– Почему я, Семен Михайлович? Почему вы позвали на стажировку меня?
– Тебе не понравилось в бюро? Разочаровалась?
– Нет, наоборот. Но я ведь… стреляла в человека…
– И Женя Дунаев стрелял. И я тоже.
– А Камиль? Он убивал? Вы расскажете мне правду?
– Какую именно?
– Про Камиля. Почему он не смотрит на меня, за что ненавидит?
Воеводин вздохнул, срывая с ветвей вишни несколько еще зеленых ягод.
– Терпкие, – надкусил он одну. – Еще не наступило время.
– Для правды или для вишни?
– Для обеих.
– Ясно, – кивнула я. – Но пока вы ждете «ясного» неба и солнечного дня, – сорвала я успевшую поспеть вишневую пару ярко-алого цвета на веточке-треугольнике, повесив ее себе на ухо, – одного из нас может склевать какая-нибудь галка.
– Не галка, а скворец, – вставил Камиль, обращаясь к Воеводину.
Меня он словно и не заметил, но хотя бы услышал.
– Что за скворец, Камиль?
– Это перо на морде псины – перо балийского скворца! – заявил довольный Смирнов, перекидывая очки с глаз стеклами себе на загривок.
– Куриное оно! Цыплячье! – вмешался Линейка. – И пила на птицефабрике имеется!
– Она имеется и здесь, – лениво махнула я рукой на брезент под вишней.
Камиль, Линейка и Воеводин ринулись убирать брезент, а Лапина, подхватив на руки Золушку, унеслась в дом в слезах:
– Я звоню адвокату!
– Взять образцы, – махнул Воеводин лаборантам, что скучали от безделья уже не первый час, пока Задович не подпускал их ни к собаке, ни к перу и даже на участок заходить не позволял.
Линейка снял фуражку, вытирая рукавом вспотевший лоб:
– Да тут же ж через двор по такому станку! У Катюши дед столярничает, чего взъелись на нее?! – огрел он презрительным взглядом Камиля, что не оценил по достоинству лучшую девушку в Костино, доведя ее до слез.
Я отошла к садовой ванночке с дождевой водой, где Камиль промывал перо с морды Золушки. Собака давно выбралась из дома через створку для животных. Она принялась лакать воду, пока я распугивала пальцами водомерок. Золушка обглодала кость убитого, и теперь в ее крови – ДНК жертвы. Думал ли мужчина, что его труп съест собака? Думал ли, что частички его останутся на языке псины, а позже попадут в воду, по которой скользят мои пальцы и лапки водяных жуков-конькобежцев?
Прикрыв глаза, я наблюдала за пятнами по ту сторону век, слушая внутри себя «шепот» Аллы, который принимала за звон в ушах, оставшийся последствием взрыва. Раньше это были не слова, порой лишь ощущения, похожие на интуицию, но все чаще они обретали свою форму. Свой голос. И вес. Именно он давил на меня свинцовой тучей на безоблачном небе, и видела эту тучу я одна.
Думала ли Алла, что погибнет в девятнадцать? А думала ли я, что выстрел произведет мой палец, зажатый пальцем Максима?
«Пальцы! Слишком много!» – хохотнула Алла.
– Прекрати! – выкрикнула я, чиркая по воде ладонью и опуская лицо к коленям, после чего прислонилась спиной к ванне.
– Прекратить что? Расследовать дело? – переспросил Камиль, остановившись ко мне спиной. – Твои версии, Журавлева. Ну же, я жду, – чуть обернулся он через плечо, и я была уверена, что смотрел он на меня в отражении стекла веранды.
Но я себе позволить такой роскоши не смела. Я не смотрела в зеркала с тех пор, как погибла Алла, потому что я не только слышала странное, но и видела то, чего быть не может.
– Я тебе не подчиняюсь! – буркнула я в ответ.
– К счастью. Я бы тебя давно уволил!
– Не уволил бы. Я не оформлена по трудовой, к твоему сведению!
– Ты бы не прошла тест на профпригодность. Особенно, – сделал он паузу, – у психотерапевта.
– А ты сам-то его прошел?! – подскочила я с земли, резко разворачивая его за плечо.
«Нет! Нет, нет, нет!» – пропела довольная Алла.
Камиль отшатнулся, пробуя унять взбесившееся плечо,
