class="p1">Боится, что я превращу его в камень, если он посмотрит в глаза, а не на баранки или разноцветные колечки от сухого завтрака, которые (ради шутки) я вешала себе на излюбленное им левое ухо? Когда он, со своим типичным косоглазием, начинал говорить, в ответ я без стеснения и пиетета рассматривала его шрам – между уголком брови и линией роста волос. Из-за него Камиль часто лохматил свои вьющиеся отросшие волосы – пытался спрятать топорщащиеся бороздки на виске.

Шрам напоминал тонкое кружево красной паутинки, что двигалась вместе с морщинками вокруг его глаз, когда он шевелил губами. Чуть ли не на второй день стажировки я спросила Воеводина, что произошло с Камилем.

На мой вопрос Воеводин уклончиво ответил, что шрам у него остался после огнестрельного ранения, но об обстоятельствах умолчал. Ранение Камиль пережил, но оно оставило ему на память о себе контузию – подергивание левого плеча.

Чем сильнее волновался Смирнов, тем заметнее колотилось плечо. Почти при каждой беседе. Ведь Камиль бесился постоянно без особого на то повода, как всякий тиран и коллега-ненавистник. Ясно дело, что в бюро его не любили. Угрюмый, надменный, молчаливый. Еще и умный. Кто таких будет любить? За глаза его прозвали Задович. Видимо, из-за созвучности с отчеством Агзамович.

Камиль был интересен мне, как любая загадка, лишенная света. Каменное лицо на поверхности Марса волновало меньше, чем окаменевшее лицо Камиля. Может, я и правда немного Горгона?

Я непременно должна узнать – что с ним не так. И почему Воеводин упорно ставит нас в пару на все совместные выезды, куда отправляется сам?

Сидя в темноте и полумраке с шепотками Аллы в голове, уткнувшись носом в белую шкурку Гекаты, что свернулась на шее белым воротником, я снова не отправила СМС Максиму. От необходимости принять решение меня спасло входящее сообщение от Воеводина. Приложенная записка гласила, что завтра в семь утра состоится незапланированный выезд в дачный поселок Костино на осмотр места, где была обнаружена человеческая кость.

Что ж, Максим подождет. Его опередило Костино.

* * *

– Кость в Костино? – спросила я Воеводина, когда приехала на своем самокате-Франкенштейне (спаянном из мусора) к особняку Страховых, где располагалось бюро.

– Доброе утро, Кира. Да… говорящее название. Но дело мне показалось занятным.

– И чем же?

– Тем, что Костино в трех часах езды от бюро.

Вот и пойми его. Как связаны три часа и человеческая кость в дачном поселке?

Воеводин достал часы на золотой цепочке из кармана жилета и продолжил:

– Судя по снимку, который мы получили от участкового, – протирал Воеводин брегет с откидной стеклянной крышкой, – обнаруженный фрагмент тела – часть берцового сустава взрослого мужчины. Такой вывод сделал Камиль.

– Опять Смирнов…

– Опять Журавлева… – раздался разочарованный выдох Камиля у меня за спиной. – Без шлема? – покосился он на Франкенштейна, а потом на мое ухо. – Торможение твоей головы об асфальт прибавит мне часов к смене. Придется твои мозги пипеткой по пробиркам засасывать.

Я не стала представлять «засос» пипеткой моих мозгов в исполнении Камиля (он и так без устали выносил их при каждой нашей встрече). Тем более из-за долгого отсутствия у меня парня подобные слова провоцировали на излишнюю дрожь, но чаще на воспоминания то о Максиме, то о Косте.

Камиль хотел меня взбесить, но я лишь непроизвольно мечтательно улыбнулась, взбесив этим его.

– Кость в Костино… – покосилась я на Воеводина, думая о том, как принятые мной и Максом решения не смогли минимизировать людские потери в оранжерее.

Мы их МАКСИМизировали. Вместо того чтобы уничтожить яды Аллы, мы уничтожили их повелительницу – богиню тайн, которая хранила секрет в том числе и о пыльце, от которой веяло терпким ароматом герани. Алла взорвала свое хранилище сама, планируя убить меня. Она выиграла в том сражении, придя к финишу первой.

К тому, где победитель пересекает черту и разрывает похоронную черную ленту.

Когда в машине по пути в Костино Воеводин перечислял три основных мотива преступлений: страсть, деньги и месть, я повернула голову к Смирнову, который ссутулился на заднем сиденье, делая вид, что читает книгу, и спросила:

– Ты веришь в страсть, Камиль? Веришь, что она способна убить?

– Месть, – буркнул он, – только месть способна убить. А страсть так… отшлепать.

– Страсть – это восклицательный знак любви. Она сильнее, чем шлепки.

Его плечо дернулось, а пальцы скользнули по шраму-паутинке на виске, пытаясь прикрыть его копной волос.

– Норадреналин, серотонин и допамин. Фенилэтиламин, эндорфины и крохи окситоциновой обезболки – вот что такое «любовь». Гормоны. Химия. Наука. Точка. Никакого восклицания.

– Раз ты ученый, ты должен верить в любовь. Хотя бы в допаминовую.

– Я верю в физику, – продемонстрировал он обложку книги, – в этой науке нет никаких глупостей. Никакой, – перекорежило его губы, – допаминовой бурды. – Так и не смог он произнести ругательное в его понимании слово на «л».

– А как же уравнение Дирака? В нем зашифровано признание в любви. Когда две частицы вступают в контакт, их связь остается навечно, даже если они отправятся на противоположные концы планеты. То, что случается с одним, влияет на другого.

– Как у журавлей, – бросил реплику Воеводин, который вел машину, – когда в один день и час они возвращаются друг к другу с противоположных краев планеты.

– Нет, – отрезала я, отворачиваясь к окну, – у журавлей не так… пока они возвращаются, их могут подстрелить охотники или сожрать дикие звери.

Воеводин замолчал, но не Камиль:

– Это не уравнение Дирака, а уравнение «дурака», Журавлева. Где ты вычитала такое определение? В статусе социальной сети? – И он продолжил подтрунивать надо мной: – «Меня легко потерять, но невозможно забыть»?

– Камиль, – одернул его Воеводин, – не шути про память и Киру, будь так добр. И коллеги, прошу вас, в Костино вы должны общаться профессионально. С выдержкой и уважением к свидетельнице или участковому. Исключительно деловым тоном. Вы сможете?

Смирнов ответил, не поворачивая головы:

– Отправьте Журавлеву в делопроизводители. У них прекрасный «деловой» тон.

– У нас нет такого отдела, Камиль, – ответил Воеводин.

А я возразила:

– Камиль все устроит. Выкопает мне бункер под своими катакомбами и секционной!

Спускаться в подземные владения Задовича опасались все, кроме меня, Жени Дунаева и его лингвистов-переводчиков, работающих с шифрами. Им не досталось пространства на трех этажах выше уровня земли, и временно (а в переводе с офисного это означало «навсегда») Дунаеву и его команде выделили кабинет недалеко от Смирнова.

Камиль фыркнул:

– Тянет под землю? Думал, ты Журавлева, а не Кротова. Тебе бы в небо. В кабинет на чердаке.

– А тебе бы на остров! На необитаемый!