Шрифт:
Закладка:
Так я узнала правду о взорвавшейся машине Кости, так Костя нашел видеокамеру, после того как во сне ему подсказал нужное место серый журавль с моим голосом.
Лишь становясь журавлем, я могла видеть Костю. Если я отпустила его – человека, то его – журавля – я сохранила в своих снах.
Свернув под вывеску кафешки «Вермильон» в шесть утра, я застала заспанную Алину, машинально протирающую витрину по одной и той же дуге.
– Кира… привет… ты же в два часа ночи заходила.
– А сейчас шесть. Еду на службу, а значит, время утреннего кофе!
Алина зевнула, прикрывая рот. Затянув потуже длинный бордовый фартук, она решила пролезть под столешницей, и если бы я не опустила руку ей на макушку, врезалась бы в плотную древесину.
– Может, и мне пора начать пить наш кофе? – Пар капучинатора, отскочив от сливной решетки, ударил Алине в лицо. – На меня кофеин вообще не действует.
– На меня тоже, – пожала я плечами.
– Ты себя видела? – ахнула Алина.
Знала бы она, что я не смотрелась в зеркала вот уже несколько месяцев. Я не могла… они не могли… все было… неправильно. Все то, что происходило по ту сторону. Все, что видела я.
– Я ну… не причесалась, да? – принялась я приглаживать отросшую по бокам челку, что вечно выбивалась из растрепанного пучка.
– Глаза у тебя блестят, – подмигнула Алина. – Ты или влюбилась, или пьешь слишком много кофе!
– В девятнадцатом веке дамы капали в глаза мышьяк и белладонну, расширяя зрачки для красоты и блеска.
– Это яд? – наивно переспросила Алина. – Я слышала что-то страшное про мышьяк.
– Белладонна – королева ядов. У нее в составе растительный алкалоид атропин.
– Очень вредный?
– Вызывает судороги, галлюцинации, нарушение памяти, паралич дыхания и еще много чего.
– Жесть… – Алина добавила банановый сироп, но перестаралась и бухнула в мой переносной тамблер порцию в два раза больше. – Ой! Ты не размешивай, ладно! Или лучше переделаю!
– Не переводи продукты, – забрала я напиток, пока Алина мечтательно меня рассматривала.
– Ты точно влюбилась! Расскажешь потом, кто он? Как его зовут?
– Страхов, – быстро ответила я.
– Какая… необычная фамилия. То ли «страх», то ли… без буквы «с»!
Я не сдержалась, и мы с Алиной рассмеялись.
– Это дом! Особняк Страховых. Если я и влюбилась, то в свою работу!
– Какая скукота, – отмахнулась Алина. – И что, на твоей работе нет ни одного сыщика симпатичного, кто не против сделать с тобой кое-что без буквы «с»?!
– Не превращайся в Макса…
– В кого?
– Да так… один мой недо-«страх».
Алина хотя бы проснулась после ночной смены, а меня взбодрили воспоминания о нас с Максимом.
Мы не виделись (не созванивались и не списывались) несколько месяцев, если не считать короткую встречу весной. В тот день я забирала в Нижнем свой школьный аттестат, полученный экстерном, а Максим вручил мне подставной конверт с призом. Он не мог дать мне денег, знал, что я откажусь, и придумал аферу, на которую только он был способен.
Может, я решила, что действительно заслужила выигрыш, может, хотела поощрить его креативный подход, потому и приняла конверт, ставший материальной компенсацией за мое участие не просто в «Сверх», а в чем-то сверх-«Сверх», что сделала со мной Алла (а также с Костей и с нанятой актрисой Машей).
Маша получила Костю, а я получила деньги.
А чуть позже и бланк из лаборатории с отрицательным результатом на родство между мной и Максом.
Несет ли наша с ним (пока теоретически) грядущая встреча отрицательный заряд? Будет ли это молния? Удар? Разрывная сила, что разделит нас?
Я уже потеряла Костю. Готова ли я рискнуть снова? Готова ли я снова кого-то терять?
От нагрянувших мыслей (или от переизбытка кофеина) сильно застучало сердце. Я остановилась возле пешеходного перехода, спрыгивая с самоката. В несущемся потоке автомобилей мелькали солнечные блики.
Ну почему в машинах столько стекла? Почему оно все отражает?
Почему я вижу… их…
Зажмурившись, лишь бы не смотреть во все эти стекла вокруг, что стали походить на стены зеркального лабиринта, я попятилась: резко, быстро, не оглядываясь. В темноте, с алыми бликами на моих веках, я почувствовала, как спине стало мягко, а груди мокро и тепло.
И не только моей.
Открыв глаза, я продолжала щуриться, пытаясь понять, кто в меня врезался и велик ли обоюдный ущерб, нанесенный моим кофе?
– Тебе нужен не только шлем, Журавлева, но и панцирь. На все тело. И тем, к кому ты приближаешься, тоже.
Камиль… Отлично… только его не хватало в разгар моей панической атаки.
– Смирнов… – придала я голосу безразличия, – а я уж испугалась, что врезалась в человека.
Наконец-то я увидела его руки без латексных перчаток. Ничего особенного в них не было. Ни ожогов, ни шрамов. Смирнов в своем репертуаре – не смотрит мне в глаза и делает вид, что ему срочно нужно отряхнуть разводы кофе с его просторной белой рубашки с подкатанными выше запястий рукавами.
Я подсказала:
– Пятна сводят солью. В столовке на столиках стоит, если не знаешь.
Никогда не видела Камиля в общей «едальне», называемой в особняке кантиной – от словосочетания staff canteen [2].
– Собралась меня мумифицировать? Солью обрабатывали тела…
– Может, хватит? – не выдержала я. – Ты еще хоть чем-то увлекаешься, кроме копания в трупах? Путешествиями, – зашла я издалека, не забывая про остров Ракиуру, – или… ну не знаю, танцами?
– Танцами? – дернулось его плечо, а взгляд резанул по моему уху.
– Почему нет? На танцы ходят живые гибкие женские тела, в которых тоже есть где покопаться.
Эти двоякие шутки в стиле Макса меня сегодня не отпускали.
Мы пропустили уже три зеленых сигнала «пешеходки», и на четвертый раз я взяла Смирнова под локоть, ускоряя его. Иначе опоздаем на утреннее совещание, напоминание о котором Воеводин прислал, поставив два восклицательных знака.
Он и точку никогда не ставил, а тут восклицания. Не надо быть следователем, чтобы понять – совещание будет «убийственным».
От моего прикосновения к локтю Камиля его перекосило. Плечо заходило ходуном, и я уже не могла сосчитать, четыре, пять или шесть раз оно взлетело к небу. Трясло его, трясло и меня до тех пор, пока он не вырвал руку.
– Камиль… что? – не стала я произносить тупо: «ты в порядке?», «с тобой все
