у которых не было устоявшихся социальных механизмов совместной работы – и, значит, они не могли ни сотрудничать, ни коллективно управлять водными ресурсами. Напротив – передел собственности настроил семьи друг против друга, однако никто не получил столько воды, сколько было нужно. По воспоминаниям старых кабульцев, крестьяне приезжали в столицу и жаловались чиновникам, что вода на их новом участке идет полминуты в день. Земля, которая недавно кормила всех (хоть и неравномерно), больше не могла прокормить никого. Отныне все были равны – но голодали.

Даже кампания по ликвидации безграмотности обернулась для «Халька» политическим поражением. НДПА разослала по всей стране тысячи добровольцев, приказав им за год научить все население читать и писать. Как правило, волонтеры являлись выпускниками престижных колледжей, лицеев и Кабульского университета – они держались высокомерно и не скрывали презрения к необразованным ханам и маликам, которых загнали в классы наряду с простыми крестьянами, пастухами и кочевниками. Афганцев шокировали принудительные совместные уроки, где мужчины сидели рядом с женщинами, уважаемые старейшины – рядом с желторотыми юнцами, а почтенные матери семейств – рядом с деревенскими хулиганами. К тому же – о ужас! – преподавать столь разношерстной публике могла столичная кокетка в короткой юбке, которая в понимании афганцев могла научить только распутству. Раньше мир неграмотных детей был отделен от мира неграмотных взрослых непробиваемой стеной опыта и авторитета, но теперь она рухнула. Наставничество больше не являлось прерогативой убеленных сединами мудрецов, повидавших жизнь. Зрелые ученики были изначально отчуждены от учителей и не доверяли ни им, ни научным фактам, которые узнавали на занятиях – не говоря уже о марксистских лозунгах, напечатанных в учебниках.

Еще одним хрестоматийным примером бездумного переноса европейского права на афганскую почву стал декрет № 7 от 17 октября 1978 г. о правах женщин и браке. С западной точки зрения, калым (выкуп за невесту) и приданое оскорбляли женщину, поскольку она превращалась в объект купли-продажи, а сам брак – в коммерческую сделку. Но афганцы смотрели на ситуацию иначе: суммы, уплачиваемые за невесту, символизировали ее значимость для обеих семей. Даже бедному мужчине приходилось «покупать» жену по высокой цене – и эта цена олицетворяла важность невесты, выраженную в денежном либо имущественном эквиваленте. Например, солидный калым выглядел следующим образом: 300 кг риса, 150 кг пищевого жира, скот (корова и пара овец) и несколько миллионов афгани. Иногда к этим дарам присовокупляли одежду для невесты и пару-тройку дешевых украшений из красного золота.

Законодательное ограничение размеров калыма и приданого (или вовсе их отмена) снизили социальный статус афганок. Кроме того, товарно-денежные отношения не позволяли никому, кроме богачей, заводить четырех жен – что тоже в какой-то мере защищало афганок. В Афганистане новый брак мужа оскорбляет первую супругу – ибо муж не разводится с ней, но нередко покидает ее, и женщина считается неполноценной. Наконец, запрет договорных браков подрывал многовековую систему семейных союзов. Афганцы обычно женились на двоюродных сестрах, афганок выдавали замуж за двоюродных братьев – это позволяло сохранить и приумножить общинную собственность и дополнительно оградить замкнутый деревенский мир от влияния извне. Неудивительно, что лишь немногие афганцы обрадовались своим новым правам – все остальные (особенно набожные мусульмане и пуштунские традиционалисты) пришли в ужас.

Что до ислама, то и здесь не обошлось без странных – по меньшей мере – решений. Поначалу коммунист Тараки говорил: «Мы хотим очистить ислам в Афганистане от груза и грязи плохих традиций, суеверий и ошибочных верований. После этого у нас останется только прогрессивный, современный и чистый ислам». Однако уже в августе 1978 г. халькисты объявили джихад афганским адептам «Братьев-мусульман»*, назвав их «врагами номер один». Впрочем, они не проводили разъяснительную работу среди населения и не разоблачали конкретных мулл. Вместо того чтобы развернуть масштабную информационную кампанию по дискредитации «братьев», коммунисты просто расстреливали их приверженцев – публично, на глазах прихожан мечетей. Подобная практика возводила убитых в ранг шахидов[599] и, мягко говоря, отталкивала народ от НДПА.

Иными словами, преимущественно благие и прогрессивные инициативы «Халька» провалились. Для крестьян реформы означали неурожай, голод, ссоры, унижение, стыд, разочарование и сексуальную неудовлетворенность. В провинциях медленно закипала ярость, которая нередко не имела идеологической подоплеки – ибо даже по материальным показателям НДПА вела страну к гибели.

Халькисты упорно приближали катастрофу, поскольку рассматривали афганское общество с точки зрения классовой борьбы и классовых интересов. Но крестьяне не знали, что это такое. Для них мир был не монолитным, а многослойным – подобно мозаике, он складывался из разных этнических, племенных и религиозных элементов. Крестьяне часто являлись родственниками зажиточных местных ханов. Даже если не принимать во внимание кровные узы, богатые и бедные были связаны взаимными обязательствами, укоренившимися в многовековой семейной истории. Есть версия, что слово «хан» происходит от слова «дастархан» (перс.

 – скатерть): хан – это тот, кто устраивает пир для других. Ислам научил бедняков покорности; традиции давали надежду, что их участь будет облегчена. Афганцам нравилось ощущать причастность к большому сообществу – к деревне и племени. Сейчас «белые воротнички» говорят «мы», имея в виду свою фирму, – и гордятся корпоративными успехами. Но насколько мощнее должно быть чувство лояльности и удовлетворения, если принадлежность человека к коллективу обусловлена не только жалованьем и социальным статусом, но и воспоминаниями о свадьбах, похоронах, войнах и праздниках, уходящими в глубь веков? Ни один закон не устанавливал, что ханы должны кормить бедных родственников (многие этого и не делали), но, согласно обычаям, щедрость порождала престиж. Иждивенцы уповали на такую индивидуальную щедрость и не хотели ссориться с ханами, дабы не лишиться их покровительства.

И ладно бы сельские жители – но ведь были еще и кочевники, которые по-прежнему составляли 12–15 % населения Афганистана. Они не считали себя отдельным классом, отличным от крестьян и горожан. К тому же везде, где землю контролировали кочевые племена, у вождей имелись личные интересы, совпадающие с племенными. Они прокладывали контрабандные маршруты и незаконно ввозили товары из Индии, Ирана и Пакистана; они взимали пошлины с купцов и путешественников; со времен Дост Мухаммеда они получали от властей субсидии и оружие, необходимое для защиты от соседей. Размышляли ли эти люди о классовых интересах? НДПА же стремилась объединить афганцев в новое общество, основанное на политике и идеологии, а не на крови, истории и личных связях. У коммунистического режима не было ни единого шанса выжить.

Тем не менее кабульское правительство не собиралось останавливаться. Победив парчамистов, халькисты принялись устранять тех, чья идеология была близка к их собственной. Перефразируя знаменитый отрывок из выступления Мартина Нимёллера, сначала они пришли за маоистами, потом – за другими второстепенными левыми партиями. Придя к власти, коммунисты демонстративно освободили политзаключенных – но, как выяснилось, лишь потому, что им были нужны камеры для собственных узников.

Пытаясь подавить оппозицию, «Хальк» запустил серию арестов и казней. Она стартовала в городах – там, где сохранились осколки королевской семьи, либеральная интеллигенция, высокопоставленные муллы и имамы, а также лидеры суфийских орденов, включая хазратов Шорского базара; 70 мужчин семейства Моджаддеди были убиты в начале 1979 г. Профессора, коммерсанты и чиновники, служившие Захир-шаху и Дауду, сразу же попали под подозрение, и многие тоже стали жертвами репрессий. Опытные, образованные и талантливые люди, которые могли оказать пользу режиму, были заменены неофитами, чьим единственным достоинством считалось членство в «Хальке». Тысячи квалифицированных специалистов эмигрировали. Комендантский час и строгие ограничения на поездки отпугивали сотрудников ООН, волонтеров, туристов и прочих иностранцев. До Саурской революции численность элиты составляла около 100 тыс. человек – и в 1978 г. волна репрессий их миновала, но проблемы только начались. Последующие десятилетия «красного террора», гражданская война, американское вторжение – все это почти уничтожило привилегированные слои населения. Афганская Бастилия – тюрьма Пули-Чархи на окраине Кабула – превратилась в центр пыток и казней. Семьи арестованных и пропавших без вести днями напролет ждали под стенами тюрьмы, надеясь узнать о судьбе своих близких. В середине 1979 г., по данным международной правозащитной организации «Amnesty International», около 12 тыс. афганцев содержались под стражей без суда и следствия с начала революции.

Осенью 1978 г. – после сбора урожая – в провинциях вспыхнули очаги антикоммунистического сопротивления. Лашкары нападали на правительственные посты, разбросанные по всей стране. Армия не помогла – около половины из 90 тыс. новобранцев дезертировали