Когда в один прекрасный момент на даче появился безумный фокстерьер Филя, биомасса превысила свой критический уровень и начала уничтожать сама себя. Кошка сожрала канарейку, Филя задрал кошку, а у нашей Тяпы случилась течка. В связи с течкой окрестные собаки запрудили наш двор и поутру трудно было прорваться через их стаю и дойти до калитки. Одним из кобелей — соискателей Тяпиной благосклонности был неотразимый собачий красавец-мужчина, высотой сантиметров пятнадцать и длиною в метр. Помесь таксы с чем-то — одним словом, мутант, ночной кошмар. При ходьбе он кокетливо отбрасывал переднюю правую лапу в сторону. Судьба его трагична — однажды, увязавшись за моей женой, он уехал с ней на электричке, добрался до Москвы и там сгинул…

Как-то раз кобели сцепились в яростный клубок, и этот клубок покатился на маленького Юрку. Кто-то из взрослых оперативно выбежал с тазиком, полным воды, и отчего-то не плеснул на собак водой, а метнул в них полный тазик. Собаки, облитые водой, разбежались. Сам же тазик попал в няню.

От всех этих переживаний меня потянуло на стихи. Всего стихотворения я не помню, но финал драмы, описанный в стихах, в памяти остался:

«Жрала друг друга биомасса, являя всем свой скверный нрав».

Про восьмилетку, мою первую школу

Сперва родители записали меня в школу на Воронцовской улице. Перед началом учебного года, как и положено в первом классе, должно было состояться родительское собрание. До собрания мои родители зашли в продовольственный магазин, который я отлично помню — там стояли на витрине две эмалированные емкости, обе с икрой: одна икра была по 13 рублей кило, а вторая — по 17. Паюсная и зернистая. Спустя 20 лет эти лотки с икрой казались выдуманными.

Впрочем, эти лотки с разными сортами икры видел я, скорее всего, позже — так как в 1961 году была проведена денежная реформа, все цены и зарплаты уменьшились в 10 раз. Так что если бы я тогда, до собрания, был с родителями в магазине — то увидел бы лотки с икрой по цене 130 и 170 рублей.

В магазине родители увидели каких-то двух противных теток, которые рассуждали на тему своей нелюбви к детям. Как известно, жизнь полна банальными сюжетами, так оказалось и на этот раз — когда родители поднялись в класс, разумеется, оказалось, что одной из противных теток предстоит стать «учительницей первою моей». И меня срочно перевели в другую школу, прославившуюся среди детей района тем, что на ее краснокирпичном фасаде белым кирпичом была выложена надпись «каминьщики строили строители». Учащиеся других школ нас за эту надпись дразнили — «у вас школа с двумя ошибками», тем самым намекая, что если уж на школе нельзя было грамотно написать три слова, то можно себе представить, как там учат.

После первой торжественной линейки, мы, робкие и напуганные, стали подниматься по лестнице: каждый класс — за своей учительницей. Нас вела предпенсионного возраста и строгого вида женщина, с лицом, как говорится, «тронутым оспой». Я почему-то сразу неприязненно подумал: «Неужели эта рябая будет нас учить?» Так оно и оказалось.

Сейчас как-то принято об учителях говорить плохо — и временами не без основания, — но нам, первому «А» набора 1959 года, с Анастасией Ивановной, в общем-то, повезло. Человеком она определенно была неглупым, учителем профессиональным, довольно строгим и не без некоторого самодурства. Однажды, в классе уже третьем, наверное, устав от какой-то хронической двоечницы, Анастасия Ивановна прямо посреди урока взяла девочку за руку и отвела во второй класс — вроде бы как оставила на второй год, но посреди занятий. Это как перед строем взять и разжаловать офицера в рядовые. Но учила она нас хорошо.

В первый школьный день нам показали, как правильно сидеть за партой, как поднимать руку, если в этом есть необходимость. Я, научившись этому ценному навыку, немедленно использовал полученные знания — протянул руку как можно выше, а когда меня спросили, что мне, собственно говоря, надо, я почему-то заявил, что мой папа «дважды Герой Советского Союза». На самом деле у отца просто были две памятные медали. Я по глупости и неопытности просто не знал, о чем говорю, — такой «Герой Советского Союза» тогда был, думаю, в каждой послевоенной семье. К счастью, мое выступление было благополучно забыто.

Тогда в классах стояли парты и рядом с ними скамейки рыжего цвета, с прямой неудобной спинкой, скрепленные прямой палкой в единую конструкцию с многослойно покрашенными зеленым столами. По углам стола — круглые дырки, в них — фаянсовые чернильницы, в которых были фиолетовые чернила. Кто в эти чернильницы наливал чернила — не помню, кажется, учителя, а может, и нянечка — красноносая тетя Маруся. По исключительной своей доброте моя бабушка обожала общаться с разными простыми людьми, например как эта Маруся, как бы показывая им, что все мы люди и все мы равны. Впрочем, та же тетя Маруся, которой бабушка дарила на Восьмое марта мелкие подарки, не постеснялась как-то вымогать у нее пять рублей за якобы сломанный мною стул…

В первый день учебы нам еще объяснили понятия «право» и «лево», но почему-то это спонтанное объяснение породило у меня проблемы — я не мог сходу определить, где право, а где лево. «Так, — думал я. — Справа, справа, где же это будет? Ах да, на той стороне, где рука, которой удобней писать».

Еще до того, как разрешили писать ручками, мы писали недели две карандашами и в тетрадке, разрезанной напополам.

А потом в чернильницы налили чернила. Затем мы постепенно перешли на перьевые ручки, у нас вырабатывали красивый почерк, велись уроки чистописания. Была такая специальная брошюра, она называлась «Прописи», в ней на разлинованных строчках были с красивым нажимом выведены образцы букв для подражания. Писать надо было с наклоном и нажимом в нужных местах, а «оконце» пера непременно должно было «смотреть в потолок». До того как нам разрешили обмакивать ручки в чернильницы, велено было дома для тренировки «всухую» обводить буквы в прописях. И еще у нас были пеналы — длинные деревянные коробочки, сделанные «под Палех», а в пенале — ручки, карандаши, ластик и перочистка: специальная такая конструкция, чтобы очищать перо от налипшего на него мусора. В тетрадях была разная разлиновка, чтобы правильно соблюдался наклон букв, их величина и пр., и постепенно, с овладением навыками письма, вспомогательных линеек становилось все меньше и меньше.

В третьем классе