человека не может стать такое выражение лица, — подумал Джонс, отвергая желчный вызов раздраженных рисованных глаз. — Видно, рояль тут не открывали сто лет, а открой его — он зазвучит так, как глядят эти портреты». Джонс встал, взял с полки «Потерянный рай» Мильтона[13] («Веселое чтение для грешника», — подумал он) и вернулся к своему креслу. Оно отличалось необычайной твердостью, чего нельзя было сказать про Джонса. Он снова задрал ноги.

В поле зрения показался ректор с незнакомым человеком. Они разговаривали, стоя в дверях. Незнакомец ушел, вошла эта черная женщина. Она обменялась несколькими словами с ректором. Джонс медленно и плотоядно смаковал ее сильные, свободные движения, и…

И тут появилась мисс Сесили Сондерс, вся в светло-сиреневом с зеленоватой лентой у пояса, деликатно стуча каблучками по быстро сохнущей дорожке, меж свежеобрызганной травы.

— Дядя Джо! — окликнула она ректора, но он уже прошел в свой кабинет. Ей встретилась миссис Пауэрс, и она сказала: — А-а, здравствуйте! Можно мне навестить Дональда?

Под приятным светом потускневших цветных стекол она вошла в прихожую, повела глазами и увидала у дальнего окна чью-то спину в кресле. Воскликнув: «Дональд!», она впорхнула в комнату, как птица. Закрывая одной рукой глаза и протянув вперед другую, она торопливо простучала каблучками и опустилась к его ногам, пряча голову у него в коленях.

— Дональд, Дональд! Я привыкну, я постараюсь! Постараюсь! О, Дональд, Дональд! Бедный! Такое лицо! Но я привыкну! Привыкну! — истерически повторяла она. Нащупав пальцами его рукав, она скользнула вниз, схватила его руку, крепко прижала к щеке. — Вчера вышло нечаянно… Я не хотела обидеть тебя, Дональд. Я не виновата, ведь я люблю тебя, Дональд, родной мой, единственный! — Она глубже зарылась головой в его колени. — Обними меня, Дональд, — шепнула она. — Скоро я к тебе привыкну.

Он охотно притянул ее к себе. И вдруг, почувствовав что-то знакомое в этом пиджаке, она подняла голову: перед ней сидел Януариус Джонс.

Опа вскочила.

— Свинья, почему вы сразу не сказали?

— Что вы, уважаемая! Кто же откажется от милости богов?

Но она уже не слушала его. В дверях стояла миссис Пауэрс, с интересом наблюдая за ними. «Насмехается надо мной!» — в ярости подумала Сесили. Глаза ее блеснули синими клинками, но голос тек, как мед:

— Как глупо, вот так, не глядя, — сказала она сладким голоском. — Но я увидала вас и решила, что Дональд тут, рядом. Если бы я была мужчиной, я бы непременно старалась быть всегда рядом с вами. Но я не знала, что вы и мистер… мистер Смит — такие добрые друзья Хотя, говорят, толстые мужчины особенно привлекательны. Можно мне все-таки повидать Дональда? Вы не возражаете?

От гнева она совсем осмелела. Войдя в кабинет, она взглянула на Мэгона без всякого страха — на лицо, на шрам. Она поздоровалась с ректором, поцеловала его, потом быстрым грациозным движением повернулась к Мэгону, отводя взгляд от его шрама. Он смотрел на нее спокойно, без всякого выражения.

— Из-за тебя я попала в глупое положение, — шепнула она со сдержанной яростью, нежно целуя его в губы.

Джонс, забытый всеми, пошел следом за ней по коридору и остановился у запертой двери кабинета, прислушиваясь к ее торопливому грудному голосу за немой дверью. Потом, нагнувшись, он заглянул в замочную скважину. Но ничего не было видно, и, чувствуя, как от наклона у него перехватывает дыхание, ощущая, как подтяжки врезаются в жирные согнутые плечи, он выпрямился и встретил бесстрастный, внимательный взгляд Гиллигена. Желтые глаза Джонса сразу опустели, он обошел воинственно застывшую фигуру Гиллигена и, небрежно посвистывая, вышел на улицу.

11

Сесили Сондерс вернулась домой, раздувая в себе и без того неугасавшее возмущение. У дома ее уже издали окликнула мать — и она застала обоих родителей вместе, на веранде.

— Ну, как Дональд? — спросила мать и, не дожидаясь ответа, сказала: — Джордж Фарр звонил, как только ты ушла. Я тебя прошу, говори заранее, что ему передать, когда тебя нет. Тоби все время приходится бросать работу и бегать к телефону.

Сесили, не ответив, прошла было к двери, выходившей на веранду, но отец поймал ее за руку и не пустил.

— Как выглядит Дональд сегодня? — спросил он, повторяя вопрос жены.

Она напрягла руку, стараясь вырваться.

— Не знаю и знать не хочу, — резко сказала она.

— Разве ты не зашла к ним? — В голосе ее матери послышалось удивление. — Я думала, ты пошла туда.

— Пусти меня, папа! — Она раздраженно дернула рукой. — Я хочу переодеться. — (Он чувствовал ее напряженные хрупкие пальцы).

— Ну, пусти же! — умоляюще протянула она, но он только сказал:

— Пойди сюда, дочка!

— Нет, Роберт, — вмешалась жена, — ты же обещал не трогать ее!

— Пойди сюда, дочка, — повторил он, и, не сопротивляясь, она позволила притянуть себя за руку к его креслу. Она присела, нервная, нетерпеливая, и отец обнял ее одной рукой. — Почему ты не пошла туда?

— Но, Роберт, ты же обещал! — как попугай, повторила жена.

— Пусти меня, папа! — Она вся напряглась под тонким светлым платьем. Но он не отпускал ее, и она сказала: — Я там была.

— И видела Дональда?

— О да! Эта противная черная женщина наконец снизошла — допустила меня к нему на несколько минут. И, конечно, в ее присутствии.

— Какая противная черная женщина, детка? — с интересом спросила миссис Сондерс.

— Черная женщина? Ах, эта самая миссис, как ее там. А я-то думал, что вы с ней подружитесь, дочка! Мне казалось, что у нее хорошая, трезвая голова.

— Не сомневаюсь. Только…

— Какая черная женщина, Сесили?

— …только ты лучше не показывай Дональду, что она и тебя покорила!

— Дочка, дочка! Что ты болтаешь!

— Тебе хорошо так говорить! — сказала она, напряженно и страстно. — Но у меня есть глаза. Разве я не вижу? Зачем она поехала за ним из самого Чикаго или где они там были? И ты еще ждешь, чтобы я…

— Кто приехал? Откуда? Какая женщина, Сесили? Какая женщина, Роберт?

Но никто не обращал на нее внимания.

— Нет, дочка, ты к ней несправедлива. Ты просто не в себе.

Он не отпускал ее, напряженную, хрупкую.

— А я тебе говорю, она… Нет, тут не только она. Это я ему простила, потому что он больной, потому что он всегда был такой с… ну, с женщинами. Помнишь, еще до войны? Но он меня унизил перед всеми, он… он сегодня… Пусти меня, папочка, — повторила она умоляюще, стараясь вырваться от него.

— Но какая женщина, Сесили? При чем тут женщина? — В голосе матери слышалось раздражение.

— Дочка, милая, не забывай, что он очень