запруде, он оделся, вытащили мы мою ночную рубашку, я ее тоже надела. Уже совсем посветлело, и он хотел идти со мной до самого моего дома, но я не позволила: мне было все равно, что со мной случится. Вошла я в калитку — а отец стоит на крыльце… — Она замолчала. Видно, рассказ пришел к концу. Она дышала ровно, как ребенок, прильнув к плечу гостьи.

— Что же дальше, Эмми? — спросила та.

— Ну подошла я к крыльцу и остановилась, а он говорит: «Ты где была?» А я говорю: «Не твое дело!». А он говорит: «Ах ты, шлюха, я тебя до смерти изобью!» А я говорю: «Попробуй, тронь!» Но он меня не тронул. Дотронься он только до меня, я бы, наверно, его убила. Он пошел в дом, и я пошла, оделась, связала вещи в узелок и ушла. Так с тех пор и не возвращалась.

— Что же ты делала?

— Нашла место у портнихи, у миссис Миллер. Она мне и спать позволила в мастерской, пока денег не заработаю. Но я там и трех дней не пробыла, как вдруг пришел сам мистер Мэгон. Говорит: Дональд ему все про нас рассказал, и Дональд ушел на войну, а он пришел за мной. С тех пор я у него и живу. Дональда я больше так и не видела, а теперь он меня не узнает.

— Бедная девочка! — сказала миссис Пауэрс. Она подняла голову Эмми: у той лицо было спокойное, просветленное. Гостья уже не чувствовала своего превосходства над девушкой. Вдруг Эмми вскочила на ноги, схватила чиненую одежду. — Погоди, Эмми! — сказала гостья, но Эмми уже убежала.

Миссис Пауэрс закурила сигарету и медленно затянулась, разглядывая большую, сумрачную комнату с разнокалиберной мебелью. Потом встала, чтобы задернуть занавески. Дождь перестал, длинные копья солнца, пронзая безукоризненно промытый воздух, высекали искры из мокрых деревьев.

Она потушила сигарету и, спускаясь по лестнице, увидела чужую удалявшуюся спину, и ректор, обернувшись от двери, сказал, глядя на нее безнадежными глазами.

— Он не очень надеется, что зрение вернется к Дональду.

— Но ведь он только домашний врач. Мы выпишем специалиста-глазника из Атланты. — Она ободряюще тронула его рукав.

И тут появилась мисс Сесили Сондерс, деликатно стуча каблучками по быстро сохнущей дорожке, меж свежеобрызганной травы.

9

Сесили сидела у себя в комнате, в светлых шелковых трусиках и тоненьком оранжевом свитере, и, положив стройные ноги на другое кресло, читала книгу. Отец, не постучав, открыл двери и с немой укоризной посмотрел на дочь. Она молча встретила его взгляд, потом спустила ноги.

— Разве порядочные девушки сидят в таком виде, полураздетые? — холодно спросил он.

Она положила книгу, встала.

— А может быть, я вовсе не порядочная девушка, — небрежно бросила она.

Он смотрел, как она заворачивает свое тоненькое тело в легкий, полупрозрачный халатик.

— Наверно, тебе кажется, что так лучше?

— Знаешь, папочка, тогда не входи ко мне, не постучавшись, — капризно сказала она.

— И не буду, если ты всегда сидишь в таком виде. — Он чувствовал, что сам создает неблагоприятную атмосферу, и ему трудно будет сказать то, что нужно, но уже не мог остановиться. — Ты представляешь себе, что вдруг твоя мама будет сидеть у себя в комнате полураздетая, как ты?

— Не думала об этом. — Она облокотилась на каминную доску и вежливо, но воинственно добавила: — Но если ей захочется — пускай сидит.

Он опустился в кресло.

— Мне надо поговорить с тобой, Си. — Голос у него стал другим, и девушка уселась на кровать, поджав ноги, и неприязненно посмотрела на него. «Какой я облом», — подумал он, откашливаясь. — Я — про молодого Мэгона. — (Она посмотрела на отца). — Я видел его сегодня утром.

Она не поддержала разговора. «Вот черт, удивительная способность у детей затруднять родительские увещевания. Даже Боб научился этим штукам».

Глаза у Сесили стали зелеными, бездонными. Протянув руку, она взяла со столика пилку для ногтей. Ливень прекратился, дождь только шепотком шуршал в мокрых листьях. Сесили наклонила голову над ритмичными ловкими движениями тонких пальцев.

— Ты слышишь: я видел утром молодого Мэгона, — повторил отец с нарастающим раздражением.

— Видел? А как он выглядел, папочка?

Голос у нее был такой мягкий, такой невинный, что он с облегчением вздохнул. Он пристально посмотрел на нее, но она мило и скромно опустила головку, и он видел только ее волосы, пронизанные теплым рыжеватым светом, ровную гладкость щеки и мягкий невыразительный подбородок.

— Мальчик в очень плохом состоянии, Си.

— Бедный его отец, — сочувственно сказала она, быстро водя пилкой. — Ему очень тяжело, правда?

— Отец ничего не знает.

Она вздернула голову, глаза посерели, потемнели еще сильнее. Он понял, что и она ничего не знает.

— Не знает? — повторила она. — , Но он же видит этот шрам? — Она вдруг побелела и подняла руку к груди. — А разве…

— Нет, нет, — заторопился он. — Просто его отец думает, что он… Отец не… то есть отец забыл, как его утомило путешествие. Понимаешь? — Он запнулся, потом быстро докончил: — Об этом я и хотел с тобой поговорить.

— О нашем обручении? Но как же я могу? Этот шрам!.. Как я могу?

— Да нет же, какое тут обручение, раз ты не хочешь. Сейчас мы и думать не станем про обручение. Ты только навещай его, пока он не поправится.

— Нет, папочка, не могу. Просто не могу.

— Почему же?

— Его лицо. Вынести невозможно. Не могу видеть. — Она содрогнулась при одном воспоминании. — Неужели ты не понимаешь: я просто не могу! Разве я отказалась бы, если б могла?

— Ничего, привыкнешь. Надеюсь, что хороший хирург сможет его починить, закрыть шрам. Доктора нынче делают чудеса. Но сейчас, дочка, ты для него важнее всякого доктора.

Она спрятала лицо в руки, скрещенные на спинке кровати, и отец подошел к ней, погладил узкую нервную спину.

— Неужели ты даже такую малость не можешь сделать, Си? Изредка заходить, навещать его?

— Не могу, — простонала она. — Просто не могу!

— Что ж, значит, тогда ты больше не будешь видеться и с тем мальчишкой, с Фарром.

Она сразу вскинула голову, вся напряглась под его рукой.

— Кто это сказал?

— Я тебе говорю, дочка, — ласково, но твердо ответил он.

От гнева глаза у нее посинели до черноты.

— Ты мне не можешь запретить! Знаешь, что не можешь!

Она оттолкнулась от его руки, пытаясь вырваться. Он удержал ее, но она отвернулась, отодвинулась от него.

— Посмотри на меня, — тихо сказал он, кладя ладонь на ее щеку. Она сопротивлялась, он чувствовал теплое дыхание на ладони и насильно повернул ее лицо к