Я не могла его представить в чём-то эпатажном или не соответствующем образу. Но, наверное, он когда-то, как и все дети носил короткие штанишки или рубашку, застёгнутую не на те пуговицы. Наверное. Я не могла знать точно. Возможно, он рос в богатой семье и задницу ему подтирали три няньки.

– Прости, – сказал он минуту спустя. После слишком затянувшейся паузы, когда я пыталась судорожно натянуть на голые колени одеяло.

Я ушам своим не поверила. Нейман извиняется? Такое тоже может быть?

– Я не прав, – снова открыл он рот, и я подумала, что сплю, а это сон. Такого просто не может быть. – Завтра я заберу тебя отсюда.

– Зачем? – всё же спросила я, чувствуя панику. Наверное, мне этого хотелось, да. Но не сейчас. Я не готова. Не знаю, что ждёт меня за стенами этого дома.

– Потому что ты нужна мне, Ника, – просто сказал он и протянул кота, как знак доброй воли. Как символ примирения.

Чертяка довольно заплясал у меня на коленях и заурчал громко-громко.

– Завтра в семь утра я за тобой зайду. Будь готова, пожалуйста.

Он встал. Сделал несколько шагов. Я смотрела ему в спину. Сверлила взглядом, снова ничего не понимая.

– А Тильда? – спросила всё же.

– Тильда пока останется здесь. Ты не слушаешь или не хочешь слышать то, что я тебе говорю. Ты нужна мне, – надавил на ключевое слово, чтобы я наконец-то поняла, что ему нужно. Точнее, кто ему нужен. Но я бы не отказалась знать, зачем. Но Нейман не из тех, кто терпеливо объясняет и рассказывает, раскладывает по полочкам информацию. Он командует. Приказывает. Его действия не обсуждаются.

Он вышел. И дверь за собой прикрыл бесшумно. В сердцах я швырнула в ту сторону подушку.

Это невыносимо. Это переходит всяческие границы. Бежать. Бежать как можно скорее. Но для этого нужно отсюда выбраться. Поэтому его предложение, возможно, тот самый выход, что я ищу.

Ночью я выбралась в коридор. Тихонько кралась, чтобы попрощаться с Тильдой. Мало ли. Благо, идти недалеко: соседняя дверь рядом.

Мотя уже спала. Или делала вид – уж мне точно было всё равно. Главное – она молчала, не хватала меня за руки, не останавливала. Я бы предпочла, чтобы она видела хорошие сны.

– Знаешь, – обратилась я к ней на «ты», как к очень близкому человеку, – мы никогда не выбираем. Так говорила моя бабушка Поля. За нас всегда всё решает судьба. И если мы рыпаемся, а потом хвалимся, что нам удалось переломить ей хребет, это не так.

Это судьба позволила сделать усилия и приписать её заслуги себе. Она хотела, чтобы мы попали в какую-то определённую ситуацию. Вот сейчас – такой же случай. Я попала сюда случайно не случайно. Не знаю, увидимся ли мы ещё. Я просто хочу, чтобы ты знала: я тебя люблю. Это чтобы тебе было для чего жить.

Да, я не твои дети и не твоя внучка. Не твоя кровь. Но любить можно без привязки ко всему. Просто потому, что ты человек, чем-то очень близкий мне. Я не боюсь тебя любить. Это для меня правильно, понимаешь? И, может, я очень слабая нить, чтобы удерживать другого человека в этой жизни, но мне бы хотелось, чтобы ты жила и улыбалась, разговаривала и дышала. Не пряталась в себя.

В тебе столько тепла и добра, что погрей этот мир столько, сколько тебе отпущено, ладно? Тепла часто не хватает. Я не знаю, вернусь ли. Но ты помни: я тебя люблю. И оттого, что меня не будет рядом, моя любовь никуда не денется. Держись, пожалуйста. Для меня это очень важно.

Мотя дышала ровно. Не удержавшись, я погладила её по щеке, а затем поцеловала – губами прикоснулась к тёплой коже. В глазах жгло. Жаль, что я разучилась плакать.

Мне иногда хочется, чтобы камень на душе не рос, не становился похожим на нечто монолитное, похожее на надгробную плиту, которую разрушат только столетия. Я столько не проживу. Мне хотелось быть живой именно сейчас, в этот миг.

В шесть утра зазвонил будильник на мобильном. Я вскочила, не открывая глаз. Чертяка недовольно мяукнул. Он спал со мной, вытянувшись рядом, как ребёнок. Не скрутившись калачиком, как делают все нормальные коты, а именно так: рядом, во весь рост.

– Я тебя люблю, – сказала я коту. – И буду по тебе скучать.

Недолгие сборы. Со всеми, кто мне дорог, я попрощалась.

Я забрала все свои вещи. Незачем им оставаться здесь. Я бы не надела ничего, купленного на деньги Неймана, но понимала: это излишняя гордыня, ненужная сейчас. Но всё купленное барахло я оставляла в этом доме без сожаления. Жалела только, что так и не посадила хризантемы. Но здесь есть садовник. Может, цветы всё же не пропадут.

Нейман зашёл за мной ровно в семь. Окинул взглядом, от которого стало жарко. Наверное, я хотела бы уметь не краснеть. Это пригодилось бы мне куда больше, чем неумение плакать.

– Завтракать, Ника, – сказал он вместо приветствия.

Я не стала спорить. Шёлковая. Пока мне это выгодно. И поесть не мешает: ужин я пропустила. И кто его знает, что ждёт меня дальше. Его Нейманство своих планов не озвучивал.

Мы ели на кухне. Я – как всегда, Нейман пил кофе. У плиты суетилась Лия. Она то и дело бросала на меня холодные неодобрительные взгляды, но после неймановских льдов, наверное, уже ничто мне не страшно.

Я покидала дом, с которым в некотором роде сжилась поневоле, но оглядываться не стала. Уходить нужно легко, и я старалась, как могла, придерживаться этого правила.

Больше не было Георгия Павловича и Антона. Был огромный мощный автомобиль Неймана. С водителем. Нейман открыл для меня дверцу. Я юркнула на заднее сиденье, наивно полагая, что смогу перевести дух и адаптироваться к новым, непонятным для меня условиям.

Нейман не стал садиться вперёд. Он сел со мной рядом, подавляя, мешая дышать. Воздух пропитался им. Его запахом, жаром его тела – я чувствовала его, потому что мы сидели слишком близко друг к другу.

Его нога рядом – касается моей. Его плечо – близко, почти впритирку. И я понимала: всё не просто так. Здесь легко уместились бы ещё два человека, если б была такая необходимость.

Я бы отползла в уголок, поближе к дверце, но не могла позволить себе быть слабой, запуганной. Я его не боюсь. Хватит. И ему меня не сломать.

Есть очень хорошее противодействие: я знаю, что тоже имею над ним, пусть смехотворную, незначительную, но силу, и поэтому не стала жаться по углам, а осталась на месте, выжидая, каким будет следующий шаг моего врага.

Я смотрела куда угодно, только не на него, но сделала ещё хуже: когда отсутствует зрение, обостряются все другие чувства.

Его близость возбуждала. Его запах будоражил. Нейман действовал на меня, как магнит. Как запрещённый наркотик. Как алкоголь.

Я хотела, чтобы он коснулся меня. Нарисовал узоры пальцами. Прижался губами. Впервые в жизни мне хотелось почувствовать его возбуждение. Раньше меня такое отталкивало и настораживало. И сила моих желаний пугала, дезориентировала. Я не знала, куда себя деть и как себя вести.