Замечталась баба, не слышит, как из-за мыса вывернулся «Ку-ку» и боднулся о берег. Место-то преглубокое, впору и «Ангаре» пристать.

Очнулась, да уж поздно. По шаткому трапу бежит Тудыпка и смотрит во все глаза, как баба рыхлой копной громоздится над столиком, омульков пластает — только шум стоит. А омулей — тысячи полторы будет!

Взбесился приказчик от такой неслыханной дерзости — ворованную рыбку средь бела дня на глазах у людей разделывает да солит. Даже глазом не моргнула. «Будто свою собственную обрабатывает!.. Рыбка-то из нашей воды выловлена… наша рыбка! Да я ее сейчас же заставлю всех омулей отнести на катер!.. Да я их, свиней, отучу от воровства… Мошенники, грабители!..» — Разгорелась, разбушевалась душа ретивого приказчика. Бурей грозовой с грохотом налетел на бабу разгневанный Тудыпка. Черные узенькие глазки пышут злобой. Из широкого рта летят слюни, а с ними — поток непонятных, исковерканных бурятских и русских слов. Немного успокоившись, уже членораздельно он приказал Хионии:

— Вон бери кули, кобыла! Складывай рыбу и тащи на катер!

Хиония насторожилась. Сдерживаясь, спокойно сказала:

— Гордей-то с Тузом увезли тебе пятьсот омулей. Поди, хватит с тебя? А? Пошто так жадничаешь-то?

— А сколько утаил?

— Оставил хвостов, може, по сотне на рыло.

Тудыпка завизжал:

— Тащи рыбу на катер. Я приказываю.

Хиония покраснела. В глазах запрыгали озорные чертики. Она утерла о мокрый фартук тяжелые красные руки и, громадная, надвинулась на Тудыпку.

— А вот таку рыбку не надо?!

В следующий миг могучие руки Хионии подняли Тудыпку как ребенка. Подержав над собой вопящего и брыкающегося мужичонку, она кинула его под берег.

«Баба… как котенка… отшвырнула. Теперь осмеют на все Подлеморье».

Пряча улыбку, подошел Венка Воронин и помог ему подняться. На лице Венки плохо скрытая радость. Все лицо его розово сияет.

Хиония, вооружившись веслом, заслонила собой рыбу.

Венка не посмел подойти к страшной бабе. Он своими глазами видел, как недавно эта медведица Хиония легонько закинула на телегу бочку с омулями.

Тудыпка молча погрозил Хионии кулаком и, прихрамывая, заковылял по трапу. За ним, зажимая рот, следовал веселый Венка. И все же не вытерпел!

— Ха-ха-ха-ха! — вырвалось у него. Венка остановился: он хохотал во всю глотку, похлопывая себя ладонями по коленям.

Тудыпка обернулся, сердито посмотрел на парня. Венка, заливаясь, обернулся на Хионию.

— Ты, Тудып Бадмаич, взгляни, чего она выделывает, кикимора!.. Оголилась вся вслед тебе, — соврал он и снова захохотал — уже своей выдумке.

— Рехнулась, ведьма! — приказчик исчез в кубрике.

…Из-за мыса вывернулась лодка Гордея. Башлык махнул рукой, и гребцы враз подняли весла. «Ку-ку», обдав их дымом и брызгами от колес, не задерживаясь, пропыхтел мимо.

— Отобрал, гад, рыбу у бабы, — охнул башлык.

— Едва ли бог пряники ел! — усомнился Туз Червонный. Конопатое лицо его расплылось в улыбке, а огненно-красные волосы торчмя ерошились во все стороны. Сашку прозвали Тузом Червонным. Наружность его подходила к этой кличке. Да вдобавок еще каждого, с кем сталкивала его судьба, называл он «тузом». Почему, бог знает!

Гордей сердито посмотрел вслед катеру и приказал рыбакам грестись к табору. Тревога овладела им: «Э-эх, черт! Где тонко, там и рвется… думал, что теперь зиму обманем… как-никак, по три бочки на рыло засолили, да сегодняшняя рыбка, оно и ладно бы… Глядишь, еще бы подловили… Если отобрали лишь одну свежую, полбеды. Соленую-то мы вроде бы хорошо упрятали, не должны бы найти… Ой-ей-е, могут и выгнать из Курбурлика… Господи, только б до драки дело не дошло, ведь Хиня-то моя разбушуется, дык может и самого Сердягу обломать, а про остальных шавок с катера и баить нечего».

Башлык присмотрелся и не поверил своим глазам.

— Хиня-то рыбку обихаживает, — пробормотал он.

— О чем же Туз Червонный тебе баил, а?! Я ж сказал, что возле тетки Хионии не пообедают!.. Ха-ха-ха-ха! — заливисто хохочет парень.

У всех сидящих в лодке вырвался вздох облегчения. Не тронули купеческие холуи рыбку.

Лодка бодро стукнулась о берег и тихо закачалась на место. Хиония вытерла о фартук руки, принялась хлопотать у костра. Виновато поглядела на рыбаков, начала басовито оправдываться:

— Все перепрело… Небось ругать будете, мужики. Торопилась промысел ваш прибрать.

А рыбаки обступили ее. Молча смотрят во все глаза и дивуются: как это купеческая сволота не отобрала рыбу? Ведь Хиония-то разложилась, как «баба на базаре», — все на виду… Слепому зримо, что тут, в куче, лежит не меньше полутора тысяч омульков, а Тудыпке-приказчику и баить нечего, он с одного огляда определит.

Лишь нынче утром Туз Червонный сказал приказчику, что добыли плоховато, всего тысячу омульков, потому, мол, сдают всего пятьсот рыбин.

Червонный Туз — помощник башлыка. Он и рассчитывается с приказчиком. Парень продувной — «продаст и выкупит». Гордею так не суметь: Гордей во всем прямой, душой вихлять не станет, лучше сгинет со свету белого. А Туз Червонный улестит, зубы заговорит, обманет, наконец. Если ж худым концом его обман обернется, то скосит он свои варначьи с рябинками серые глаза да покажет увесистый кулак; кулачище не поможет, из-за голенища ичига острый нож вынет.

Кому надо валандаться с Тузом Червонным?! Махнут рукой да отойдут в сторонку поднявшиеся против него…

— То-то!.. Ты уж Гордюхину голытьбу не забижай, — скажет с варначьей ухмылкой детина и отвалит восвояси.

— Ешьте, мужики, — пригласила Хиония.

— Тудыпка видел рыбу? — тихо спросил Гордей.

— Дятел бы его разлягал, углядел и счетом не обмишенился.

— А Сердяга был с ним?

— Не было гада. Я бы ему башку снесла веслом.

— Ха-ха-ха! Ой, тетка! — загоготал Туз.

Страшных сердито прикрикнул:

— Сашка, перестань ржать!

Расстрига Филимон разгладил бороду, перекрестился, пробубнил:

— Матушка Хиония, ты есьм воистину хоробрая воительница, подстать святому Егорию Победоносцу.

Гордей сморщился, а Туз Червонный ткнул кулачищем в бок Филимона и сердито подмигнул ему.

— Хиня, ты не зашибла приказчика? — спросил с тревогой башлык.

— Легохонько обошлось. С ним чо делать-то… пуд… в нем.

Башлык вздохнул, но ничего не сказал.

Вечером артель набрала в лодку сети и ждала лишь команды Гордея. А Гордей в сторонке сделал из еловых веток крохотный шалашик. Из них же постелил мягкую постель, сверх набросил старенькую шинель. Туда посадил Сережку и строго наказал:

— Ты, Серьга, к воде не подходи. Вишь, как морской черт матку испужал, ажно лежит в юрте и носа не кажет.

Хиония слышит разговор мужа с сыном, а у самой сердце кровью обливается. Знает она, что злодей купеческий приказчик теперь прогонит из залива артель Гордея. Рыбачили «из половины», теперь и этого