Шрифт:
Закладка:
После войны моя мать работала в бригаде художников на ВСХВ, обновляли павильон «Садоводство». Вокруг располагались республиканские павильоны, и каждая из сплочённых Великой Русью братских республик, освежая экспозицию, сочла нужным поставить своё оригинальное скульптурное изображение вождя. Итого, не считая гигантской, возвышавшейся в центре выставки, довоенной, работы Меркурова, сталинской статуи «Шаг к социализму», шестнадцать аватар (воплощений) Сталина. Вдруг в одночасье всех «Сталиных» убрали. Почему? Будто бы Сам приехал и распорядился убрать. А раньше, опираясь на его же предполагаемое мнение, скульптуры воздвигали. Что значит воздвигали? Давали заказы, боролись за получение заказов, проводили конкурсы и заседали конкурсные комиссии, и уж как водится, кипела схватка за первые места и премии. Но надо же, сделалось известно, что Сталин не терпит поклонения культу его личности. А что если ему сообщили о чрезмерном поклонении те, кто ни заказов, ни премий не получили и нашли способ отомстить счастливчикам? Пришло письмо, вроде того, что Пастернак послал вождю: нужна ли Вам, дорогой наш вождь, преувеличенная лесть? И статуй, как не бывало.
Знал ли Сталин, что творится его именем? Во всяком случае из опыта мы знаем, если вмешивался, то не сразу, когда уже предостаточно оказывалось раскидано мертвых тел по ходу взаимного уничтожения: статуи успели понаставить, и делалось это именем вождя. Находились храбрецы, бравшие на себя роль сталинского оракула. Глашатаями будто бы сталинской мудрости амбициозно-отчаянные карьеристы старались выставить себя ради того, чтобы проложить себе дорогу. Ливанов не повел себя так, как эти рисковые люди, уверявшие, подобно Лысенко, что их поддерживает Сталин. Если из архивных материалов стало видно: Сталин смеялся над лысенковщиной, то в мои школьные годы, напротив, было общеизвестно, что Трофим Денисович – «Мичурин сегодня» – пользуется полной поддержкой вождя. В камне изваянным доказательством их единомыслия служила среди прочего парная скульптура на очередной ежегодной выставке советского искусства в Третьяковской галерее: в натуральную величину Сталин и Лысенко – за беседой. Сталин санкционировал создание такой скульптуры? Ответить можно с той же уверенностью, как и на вопрос, он ли велел поставить свои изваяния у павильонов на ВСХВ, а потом все до одного убрать, по его ли указанию оказалась упрятана в хранилища ВТО пластинка с посвящением Ливанову и по его ли указанию не пошел «Гамлет».
Действовали амбициозные люди не в одиночку. Пророчества, передаваемые от имени земного божества, нуждались в истолковании и – носились в воздухе, а каким образом оказывались в атмосфере эпохи, проследить было невозможно, как было невозможно без риска для себя противостоять внедряемому и распространяемому слуху о каком-либо «сталинском мнении», в том числе о его будто бы неблагоприятном отношении к шекспировской трагедии.
Сталинской поддержкой козыряли противоборствующие группировки, пользуясь малейшим подобием повода заявить «Сталин с нами» (такой сервилизм Александр Зиновьев в постсоветские времена, мне кажется, выдавал за борьбу со сталинизмом). В том и состояла паучья возня сверху донизу, и она стоит создания красочных книг, какие написаны о Ренессансе, а что уже написано, то бледно, бездарно, и к тому же написано теми, кто не характер эпохи стремился передать, а хотел выгородить себя и своих, понажившихся от щедрот той же власти и всех её зол, какие они разоблачают. Борьба за выживание идёт при любом режиме, во всяком театре кипит жестокое соперничество. У нас и у них идёт и шла закулисная схватка, но у нас всё совершалось ценой человеческих жертв: не только самолюбия страдали – гибли люди.
«Многоуважаемый Георгий Федорович!… «Гамлет» не был поставлен потому, что через несколько дней после этого [несостоявшейся генеральной] скончался наш руководитель Сахновский… Прошу Вас подумать, не следует ли возобновить работу по этой постановке».
Подтверждение или отсутствие сталинского запрета на шекспировскую постановку следовало бы поискать в бумагах Г. Ф. Александрова. К нему, Георгию Федоровичу, обратился с письмом Ливанов в то время, когда Александров служил Начальником Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), то есть командовал культурой. Письмо осталось без ответа, даже неизвестно, было ли отправлено, но материалы о мхатовской постановке могут обнаружиться в архиве Агитпропа с визой или хотя бы пометами.
С дочерью Александрова мы учились на одном курсе. Где она сейчас, не знаю, но что я скажу, ей повредить не может: ничего, кроме хорошего, не помню. Скромная, выдержанная, наученная себя вести, девушка из интеллигентной семьи, из тех, кому «не положено знать о похождениях папаши».
Отец моей соученицы, философ-академик-партократ-советский сановник, биограф Сталина и лауреат Сталинской премии, вышедший победителем в схватке за философскую власть конца 30-х годов, сам, по заведенному у нас порядку, когда пришёл его черед, попал в немилость. Выиграл схватку – взлетёл, пришёл его черед – полетел. Ушли его – сняли. Ради очередной перетряски кадров, которые у нас решали всё, в середине 40-х годов устроили дискуссию о книге Александрова «История западно-европейской философии». Ещё школьником эту книгу я читал (с пометами Деда Васи, который в то время писал свой труд о воспитании «нового человека»), читал и стенограмму обсуждения книги в журнале «Вопросы философии». Но ни из дедовых помет, ни из стенограммы обсуждения не смог уяснить, в чем порочность книги, не спорные положения, а такая порочная порочность, что с автора шкуру спустить не жалко и снять его, негодяя, с завидной должности[55].
Неблагоприятные для автора выводы научной дискуссии подтвердил и ещё усугубил скандал, разыгравшийся на моральной почве. Скандал произошел в стенах ИМЛИ, и до моего поколения сотрудников докатились предания о громкой истории: директор, заместитель директора вместе с заведующей отделом аспирантуры посещали тайный (теперь сказали бы эксклюзивный) дом свиданий, содержимый под покровительством блюстителя коммунистической философии и культуры. Того директора, как и зама, я не застал, но слышал институтского шофёра, а Вернадский в дневнике подчеркивает, что никто лучше академических шоферов не был так хорошо осведомлен о внутренних конфликтах в Академии Наук.
Шофёр, которого я слышал, недоумевал: директор, ему, может, чего и не хватало, нуждался во взаимности, а зачем было лезть туда же заму и заву, если у них любоув? «В лес бы завёз, под куст свалил и порядок!» – говорил шофёр. А надо было институтским Ромео и Джульетте, видимо, по другому ведомству. Мы знали заведующую, она заботливо и душевно относилась к аспирантам, в том числе ко мне, хотя и заочнику. Брякнул я, выступая после поездки в Америку, что наши колхозы это те же индейские резервации, заваспиранту-рой подходит и
