Шрифт:
Закладка:
«Муки голода» (taste of hunger) действительно попадаются в первом, вышедшем при жизни Шекспира, издании «Гамлета». Однако в последующих изданиях, в том числе ещё одном прижизненном, этих слов нет. Нет и в любом из русских переводов, которые могли быть известны Сталину. Не было голода в «Гамлете», которого Сталин будто бы боялся, а действительно боялся он падающего потолка.
Слышал я об этом от врача, который вождя осматривал. Доктор Баренблат Исаак Григорьевич, был мужем Клавдии Петровны Полонской, она читала нам курс античной литературы, а он, врач, меня, по просьбе моей матери, осматривал: у меня начиналась наследственная гипертония. Давно это было, но в недавнем телефонном разговоре сын врача, математик Григорий Исакович Баренблат, мне подтвердил, что я слышал от его отца: он одно время состоял у
Сталина врачом семейным. А от самого Исаака Григорьевича я тогда услышал: Сталин страдал боязнью потолка. Доктор, кроме того, сказал, что у Сталина не было видно глазных зрачков, а Михаил Борисович Храпченко, наш начальник, которому случалось беседовать со Сталиным наедине, нам рассказывал, как трудно было догадаться по глазам, что у вождя на уме, вероятно, потому что глаза без зрачков словно занавешаны.
Среди знакомых мне людей такие глаза были у Раисы Давыдовны Орловой, ради которой Лев Копелев по выходе из заключения оставил свою жену. У меня попадались американские студенты иранского происхождения, их глаза походили на маслянистые сливы. Во всяком случае, не имею причин не верить тому, что сказал мне доктор Баренблат и подтвердил его сын-математик. Если кому-то потребуется проверка, то в подробном описании сталинской внешности глаза без видимых зрачков могут как пробный камень послужить проверкой, и если зрачков у Сталина в самом деле не было видно, то, вполне возможно, и падающий потолок его страшил.
Что ж, адмирал Нельсон страдал морской болезнью. Президента Линкольна мучили припадки депрессии. А сколько человеческих слабостей было у Наполеона! Один выиграл крупнейшую морскую битву при Трафальгаре, другой – Гражданскую войну, третий своими победами заставил считаться с собою весь мир.
Допустим, Сталин потолка боялся, отчего, возможно, и не спал по ночам, заставляя всех бодрствовать, но чтобы победитель во Второй Мировой войне опасался разоблачений, верить этому можно, забыв или не зная, что это было за время. В голову не могло прийти намекать на неблаговидные поступки вождя всех времен и народов.
Говорят, Сталин боялся «Гамлета» словно косвенного разоблачения подобно тому, как Клавдий испугался, увидев себя в «Убийстве Гонзаго». Но не боялся же Сталин «Отелло», шедшего у нас, начиная с Малого театра (с Остужевым), почти под стенами Кремля, и до самых до окраин. Исполнители роли Яго, «сталиниста» шекспировских времен, становились лауреатами Сталинских премий. Едва ли не лучшего из них, грузинского, Васадзе, я видел, играл он Яго похожим на Берию. Играл ли так при Берии? Не знаю. Отелло в той же постановке, созданный Хоравой, многозначительный, не говорящий, высказывающийся, походил на Сталина. И как знать, вождь, быть может, видел себя благородным мавром. «Чёрен я», – окружённый криводушными недругами воин-иноземец в изоляции. Светлана Иосифовна Аллилуева подчеркивает, что чувство одиночества преследовало её отца.
Мог ли Сталин, сказав Ливанову «хорошо», заглазно высказаться совсем иначе? Читавший или нет на сон грядущий Макиавелли, однако владевший приемами руководства, изложенными в трактате «Государь», великий интриган был на всё способен, но каждый случай требует доказательств. Сталинский отзыв, благодаря которому оказался канонизирован Маяковский, удостоверен звукозаписью. Высказывания Сталина, не опубликованные при его жизни, это – фольклор. Но можно было, как на мину, напороться на мнение будто бы свыше апробированное, что и произошло в конце дискуссии по биологии, когда менделисты и морганисты стали брать верх над Лысенко, но оказалось, что спорить они пытаются не только с Лысенко – его доклад одобрен Сталиным. С открытием архивов узнали: на полях лысенковского доклада Сталин помечал «Ха-ха-ха!». Почему всё-таки поддержал того, над кем смеялся, осталось тайной. Но в своё время противостояние патриотическим выдумкам угрожало членовредительством. Сталин посадит? Ему подскажут, кого посадить. На узкой дорожке, где разминуться нельзя, окажешься лицом к лицу с человеком, который шёл в то же издательство, и, чтобы убрать тебя с пути, честный человек напишет, как Пастернак, переводы которого не печатались и не ставились, писал Сталину с просьбой разобраться.
«Элементарно, Ватсон, элементарно».
«О сталинском запрете на “Гамлета” знали», – свидетельствует мой ближайший друг, осведомленный из первоисточника о том, что происходило в Художественном театре[52]. Сомнений нет, происходило – когда? С каких пор знали? Мы с Васькой сверстники, наша сознательная причастность к жизни общественной началась в то время, когда постановка «Гамлета» была не задумана, а загублена. Задумана же была постановка и работа над ней началась в пору нашего раннего детства, сознательных воспоминаний о том времени у нас с моим другом немного. Но мыслимое ли дело, чтобы в конце 30-х годов театр, возглавляемый со-основателем, взялся за пьесу, способную вызвать неудовольствие вождя, который патронировал театру? Посмел бы руководитель театра ставить спектакль с политическим подвохом да ещё просить за арестованного режиссера, если бы уже тогда знали о неблагоприятном мнении Сталина? Шекспир не Чехов, «Трагедия о Гамлете, Принце Датском» не «Три сестры» и не «Вишневый сад», не драма угасания старого порядка. Сталинское порицание чеховским постановкам сошло с рук: не нашлось заинтересованных подсказать Сталину, с кого следует спросить за то, что в наши героические дни Чехов расслабляет. Но что могло воспоследовать, если бы сочтена была ошибочной постановка трагедии о борьбе за власть, сделанная с мыслью о том, что «век вывихнут» и «порвалась связь времен», а «мир – тюрьма»! Стал бы постановщик осуществлять замысел подобной затеи? Неужели Немирович, вычеркнувший из текста в пастернаковском переводе «откуп от законности», работал над антисталинским спектаклем? У Шекспира – «закон», Пастернак ввел «законность», когда в газетах у нас только и говорили, что о «советской законности». Злободневность аллюзии в переводе очевидна, но постановщик отказался от политических намеков[53].
И всё-таки знали! Когда же узнали? Был руководитель театра в отлучке – оказался арестован режиссер, руководитель вернулся, обратился к Сталину, арестованного освободили. Руководитель из жизни ушел, обратиться к Сталину стало некому, тут и узнали… Что именно и как узнали? За подписью бумагу получили? Или раздался телефонный звонок «С вами Сталин будет говорить»? Знали и всё. Носилось в воздухе. А мы тем воздухом дышали. Знакомо!
«Отчего маленькие
