Она многое, если не все, поставила на карту. Об этом свидетельствовало хотя бы то, что у нее совсем не осталось денег. Все свои жалкие сбережения Адель потратила на то, чтобы в это решающее утро выглядеть прилично. Лакруа был завсегдатаем салона ее матери, и Адель не хотелось, чтобы он был в чем-то разочарован: пусть он увидит ее такой же, какой она была тогда. Не хотела она выступать и в роли просительницы. Словом, в этом деле было много всяких тонкостей, над которыми она ломала голову, но теперь, когда она была в Нейи, все уже было продумано, и Адель точно знала, как будет себя вести.

Господин Лакруа утром 7 октября занимался текущими делами: просматривал задолженности, писал письма, подсчитывал расходы. Дела шли не слишком хорошо: «Приют рыбака» никак не удавалось сделать таким доходным, как это нужно было. Лакруа предвидел, что придется снова говорить с женой и черпать новые средства из ее приданого. Вообще жизнь, которую он вел, казалась ему не слишком приятной. Ему было сорок лет, но он не чувствовал себя молодым и все потому, что он, с детства мечтавший об армии, вынужден был вести совершенно иной образ жизни. Когда-то он был солдатом, причем солдатом наполеоновской армии: девятнадцатилетним юношей, во время похода на Москву, он заслужил чин сержанта. Но вернулись Бурбоны, и каждого второго наполеоновского солдата уволили в отставку на половинное жалованье. Среди уволенных оказался и Лакруа. Ему посчастливилось выгодно жениться на дочери состоятельных родителей, он завел свое дело и приобрел вес в обществе. Доходы были таковы, что он даже мог участвовать в выборах. Но жену он не любил, к детям был почти равнодушен. Теперь же, когда предстояло просить у жены деньги, настроение его было особенно скверным.

Он услышал голоса во дворе, и поднялся, чтобы взглянуть в окно. По средам в «Приюте рыбака» посетителей было не особенно густо; лишь ранним утром и поздним вечером появлялись группы матросов и гребцов с речных пароходов, которые забегали сюда перекусить. Но это была публика почти безденежная, ничего особого не требующая, поэтому готовиться к их приходу не стоило. Он взглянул в окно и замер, увидев, что прямо напротив него с официантом беседует никто иная, как Адель Эрио.

Его бросило в жар. Уже какое-то время он и не вспоминал о ней - о ней, которая столько месяцев была его мечтой, о ком он грезил, даже обнимая свою жену. Когда ею завладел граф де Монтрей, можно было оставить всякие надежды, - она будто бы уплыла из его рук в иное, высшее общество, и вращаться должна была только там. Но, впрочем, сейчас эти мысли были несвоевременны. Она стояла почти рядом с ним, в этом не было сомнения. Лакруа бросился из кабинета, на ходу надевая сюртук.

- Ба, да это же прелестная мадемуазель Эрио! Вы снова здесь по случаю прогулки или как-то иначе?

Она обернулась, услышав его голос, и мягко улыбнулась:

- Какие же прогулки по средам, господин Лакруа? Я приехала к вам.

Он буквально пожирал ее взглядом. Адель казалась ему красивее, чем когда-либо: в легкой шелковой накидке, голубом платье, легком капоре с белыми лентами, завязанными на бант у розовой щеки. Глаза, словно нарисованные эмалью на светлом лице, горели изумрудным огнем. В ней была какая-то нервная грация, живость, и это всегда завораживало его и возбуждало сильнее всего, а уж теперь и подавно, потому что какая-то смутная догадка уже мелькнула у него в голове и он подсознательно понял, что сейчас Адель может быть ближе и доступнее, чем когда бы то ни было.

Она подошла ближе, развязывая ленты капора. Светлый локон золотом горел на шее. Адель спросила:

- Вы накормите меня завтраком?

- Завтраком?

- Да. Я пришла к вам только потому, что знала о вашей дружбе ко мне, господин Лакруа.

- Вы пришли, чтобы…

- Чтобы сказать вам кое-что, - закончила она, неподражаемым жестом протягивая ему руку. - Ну, а как же все-таки с завтраком?

- Сейчас все будет готово.

Он впервые коснулся ее руки, почувствовал душистый запах ее кожи, и ему показалось, что он сходит с ума. Она была так хороша, что к такой внешности было даже как-то трудно привыкнуть, освоиться с мыслью, что Адель здесь, в «Приюте рыбака», а не где-то в Сен-Жерменском предместье[20]. К тому же, она сейчас была несколько иной, чем прежде, - она уже не казалась наивной и невинной, напротив, она была смела, уверенна в себе, пленительна, почти дерзка. Он, опытный мужчина сорока лет, насилу выговорил:

- Я давно не видел вас на улице Риволи, у Гортензии. Вы не живете больше с матерью, мадемуазель Эрио?

- Адель, - сказала она. - Для вас просто Адель. - Потом улыбнулась: - Я теперь живу одна. У нас с мадам Эрио вышли некоторые разногласия.

Он не был удивлен этим ответом, и Адель поняла, что Лакруа ничего не знает об обстоятельствах ее исчезновения. Да и кто об этом знал? Она была уверена, что вообще никому не известно об ее разговоре с Демидовым.

- Так что же… что же за дела привели вас сюда… Адель?

- Я вспомнила о ваших словах и вашей дружбе, Лакруа. Я знаю, что вы были не совсем ко мне равнодушны, и подумала, что было бы несправедливо забыть о вас, когда я стала свободна.

Ее тон был абсолютно естественен, она говорила легко, весело, как будто вполне искренне, в улыбке поблескивали ее белые зубы, зеленые глаза были приветливы. Разговаривая, она отправила в рот уже два печенья и вообще ела с аппетитом. У него мало-помалу стало рассеиваться подозрение, что она смеется над ним. Ему даже понравилось, как она называла его просто Лакруа, без всякого «господина» - этим обращением она словно стала ему ближе. Его обнадежили ее слова о том, что она не забыла его, в воображении вихрем пронеслись самые соблазнительные видения, и он, не выдержав, уже почти тоном собственника спросил:

- А как же граф де Монтрей?

- Я рассталась с ним. Представляете, Лакруа, ему взбрело в голову уехать в провинцию. Нет, Париж я не согласна променять ни на что. Надеюсь, вы понимаете меня.

- Значит, вы, Адель… - Он не договорил, голос его срывался.

Она, улыбаясь, закончила:

- Значит, я рассчитываю