— Нет. Не видел. — Седобородый взглянул вскользь, даже в руки брать не стал. В это время к ним подъехал всадник на лошади чеченец средних лет, в папахе, кожаной куртке и в сапогах. Он придержал коня, гортанно поздоровался с мужчинами и о чем-то с ними заговорил, поглядывая на женщин. Было похоже, что через двадцать минут здесь соберется полсела.　

— Обождите! — Ольга не замечала, что вмешивается в разговор мужчин, что почти кричит. — Как же так? Я сама список видела… Семнадцать человек. Среди них Новиков Алексей…　

— Какой список? — недовольно вскинул брови седобородый.　

— Список с пленными… Ну, не важно это… Мой сын был в нем. Посредник сказал — Руслан Тагиев, Ачхой-Мартан!　

— Слушай, женщина! Я что, по-твоему, лжец, а? Двое пленных было у Тагиева. Видел их. Тех двоих в Бамут забрали — окопы рыть. Других нет! А ты, — седобородый в упор посмотрел на Людмилу, давая понять, что не поверил в легенду о племяннице, — не ищи своего. Он в Самашках. Это село в пятнадцати километрах отсюда. Только не ходи к нему Всё. Уезжайте!　

— Пошли, пошли, — мгновенно отреагировал водитель. Отводя женщин к машине, он негромко выговаривал: — Нельзя так. Нельзя мужчин сердить, нельзя голос повышать, здесь не Россия. Вы со мной, я за вас отвечаю, а то могли вообще отсюда не уехать… 　

Взлетели с обочины воробьи. Ольга открыла дверцу машины, села в салон, не замечая Людмилу, вообще ничего не замечая. И сказала водителю:　

— Мне надо в Бамут.　

— Нет.　

— Мне надо в Бамут. Еще сто долларов дам!　

— Нет!!!　

Водитель повернул ключ в замке зажигания. Обернулся к ней:　

— Там война! Люди совсем злые. Дома разрушены. Довезу в Грозный, а там ищи, кого хочешь, езжай, куда хочешь… Овдал йо ю хью{7}.　

«Господи, почему так?.. Я же не железная… Два месяца, каждую минутку…» Ольга не замечала, что кусает до крови губы. Надежда — разочарование, надежда — пустота. Как будто на огромных качелях — в небо, и камнем вниз. У нее было такое ощущение, что судьба играется с ней — покажет выход из лабиринта, она срывается, бежит туда, спотыкается, падает, подбегает, а там глухая стена. Как дети в траве играют с жуком, гоняя его палочкой, пока не надоест. Она же обычная женщина — не сильная, слабая, грешная, в чем-то легкомысленная, желающая нравиться, не лучшая мать. Почему именно ей на плечи свалился такой крест? Господи, она раньше думала, что они с Алешей и Настей живут не очень хорошо. Да они просто купались в счастье, сами того не понимая. Худший из дней, — когда дети болели, когда не хватало денег даже на молоко, когда она срывалась на крик от усталости и бессилия, ропща на небо, — сейчас стал бы лучшим днем. Что ей теперь делать, что?..　

— Простите, а почему мне нельзя ехать в эти, как их там… Самашки? — раздался сбоку робкий голос Людмилы. Невысокая, бледная, в платке, в старушечьей длинной юбке, которую ей дали матери, заставив снять в Чечне джинсы, она ничего не понимала и лишь растерянно улыбалась.　

Водитедь не ответил. Он не знал.　

А очень скоро, через несколько дней после возвращения девушки в гостиницу, ее и еще одну мать, ищущую своего сына-солдата, привезут в один из штабов в Ханкале и покажут видеозапись. Ее любимый и сын той матери вместе будут стоять в кругу бородатых боевиков, держа в руках автоматы, а на головах обоих будут повязаны зеленые ленты с арабской вязью. Обращаясь к камере, они скажут, что раньше жили во тьме, а теперь увидели свет истинной веры и что нет бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его.

— Аллах Акбар! — гортанно прокричат окружающие их боевики, подняв автоматы.　

Корреспондент, который снимал сюжет, спросит их с иностранным акцентом: «Вы знаете, что вас ищут родственники?» — на что солдат ответит: «Аллах теперь мне вместо матери. Она для меня чужая. Пусть уезжает домой…»　

И лейтенант повторит то же самое.　

Офицеры, которые покажут эту запись Людмиле и другой матери, не скажут, что отречение от веры и родины — это только первый шаг: затем лейтенанту и солдату прикажут убить остальных пленных, которые не отрекутся, а потом начнется главное — под видом «своих» заманивать в засады экипажи БМП и других бойцов, выбегать оборванными на дорогу, вроде как сбежавшими из плена, и кричать проходящему подразделению: «Ребята, на помощь, там остальные…» — и после добивать оставшихся раненых; а чтобы хоть как-то поспать, постоянно курить ганжу.　

Кого-то из таких поймают и тросом за ноги потащат за танком, а кто-то сумеет уйти в Дагестан, в Грузию, оттуда, сделав документы, в Турцию и Европу и спустя десятилетия будет звонить домой, молчать в трубку. 　

Не объяснят этого ни матери, ни Людмиле, но мать и так все поймет и скажет в экран сыну: «Лучше бы я до этого дня не дожила». А Люда промолчит и неизвестно что подумает, глядя на своего любимого в зеленой повязке. Он был военным: учился воевать — иначе зачем вообще идти в армию, а когда игры кончились и он попал сюда, война проехала по нему, словно катком, и того лейтенантика со светлой улыбкой больше не стало.　

Ничего этого девушка пока не знала. И сейчас, сидя на заднем сиденье «Москвича», пыталась сообразить, почему ей сказали не идти в эти загадочные Самашки.　

А Ольге, кусающей губы, чтобы не завыть в голос, в этот момент почему-то вспомнилось, как они с сыном — тогда ему было лет десять — возвращались откуда-то домой и к ним по дороге пристал молодой мужчина, прилично одетый, но чуть выпивший. Он начал заигрывать с Ольгой, желая познакомиться, и Ольга ему кокетливо отвечала, а Алеша насупился и начал дерзить мужчине, как будто хотел ее защитить или ему было неприятно поведение мамы. Неизвестно почему это вспомнилось именно сейчас.　

Машина выехала из села, повернув на трассу «Кавказ». Когда поворачивали, слева показался указатель: «Бамут 9 км» и стрелочка в сторону.　

— Остановите здесь, — сказала Ольга.　

— Нет.　

— Остановите! — истерично закричала она и рванула на ходу ручку двери.　

Водитель нажал на тормоз, и «Москвич» съехал на обочину.　

— Вот сто долларов. Везите назад Людмилу. А я остаюсь. — Ольга протянула ему смятую купюру и начала вылезать из салона.　

— Слушай, женщина… — Водитель устал сопротивляться. — Нет туда хода! Дорога перекрыта, там танки. А в полях мины. Как ты пройдешь?

— Я не знаю… Я вообще не знаю, что мне делать… Но мне надо туда!