Любой разговор с ним заканчивался его Леной. Родительская любовь воспринималась им как данность, отношения с Леной были важнее, солнце всходило и заходило для него только с ней. А вот для Миши — невысокого сероглазого паренька из Гусь-Хрустального — главной была мама. Он не говорил о ней много — только «мама самая лучшая», и все. Больше всего на свете всем ребятам мечталось подать весточку домой, что они живы, и для Ольги это тоже оставалось мечтой — она не предупредила своих, что поехала сюда, и дома, конечно, от беспокойства теперь сходили с ума.　

— Я к вам в Ачхой-Мартан еще в январе должна была приехать, — как-то призналась она. — Вернее, к сыну.　

Сказала и чуть не заплакала. Мгновенно представилось, что Алеша мог быть сейчас здесь, в этом полутемном сарае вместе с мальчишками. Сидел бы сейчас с ними на соломе, худой, улыбающийся, в черном танкистском комбинезоне, и она бы была самой счастливой матерью на свете. Наверное, ее лицо изменилось, потому что сидящий рядом Миша тут же тронул женщину за плечо и негромко произнес:　

— Теть Оль. Да найдется ваш сын! — и добавил: — Мы же нашлись.　

* * *

Спустя три недели в осажденном Бамуте Ольгу вызвали к коменданту. Пришли трое, обвешанные оружием, заросшие бородами, пахнущие дымом костров и прелой листвой — в горах ее весной много. Сказали: «Поговорить». Зелимхан помрачнел. Пока шли, один из них весело говорил Ольге:　

— Мы здесь много русских убили. Теперь плачешь по ним, да?　

Настроение у боевиков было приподнятым, они весело улыбались, но посматривали на небо — не летят ли самолеты? Небо было чистым, летным, пахло весной, свежей зеленью.　

Ольга шла, спотыкаясь по дороге. Произошло то, чего боялся Зелимхан. Вызов к коменданту ничего хорошего не сулил. Она видела здесь одного человека, не чеченца по национальности, по каким-то своим причинам он добровольно примкнул к боевикам, но с чеченской молодежью ужиться трудно. Хотел дезертировать, его поймали, изнасиловали, и теперь он жил рядом с собачьей будкой, выполняя для боевиков обязанности прачки. С ней могло произойти то же самое. Незаметно сжимала в руке иконку Богородицы.　

Во дворе непривлекательного кирпичного дома, где сейчас находился комендант, было полно вооруженных людей. Большая часть защитников Бамута состояла из молодежи окрестных горных сел, практически не говоривших по-русски, дерзких и своенравных, пестро одетых в американские камуфляжи и панамы. Когда Ольга зашла в ворота, во дворе сразу замолчали. Десятки глаз сошлись на ней: на ее лице, спине. Было такое ощущение, что она курица-гриль, которую пронесли мимо хищников.　

«Вести себя достойно и с уважением, — мелькнула в сознании установка. — Господи, только как это суметь? Они видят твой страх…»　

Непредсказуемый и страшный в своей власти комендант крепости Бамут сидел за столом чистой, просто обставленной комнаты. Крепкий мужчина лет сорока с крупными чертами лица, с аккуратной бородой. На голове чуть сдвинутый набок черный берет с кокардой. Камуфляж как с иголочки. Один из приведших Ольгу боевиков подтолкнул ее на середину комнаты, а сам вышел, закрыв за собой дверь. Несколько минут стояла тишина. Комендант ее разглядывал.　

Ольга стояла, опустив взгляд, сжимая спрятанную в руке иконку.　

— Вот захотел на тебя посмотреть. Говорят, давно здесь живешь, — усмехнувшись, наконец произнес комендант.　

Ольга молчала.　

— А ты смелая женщина. Мужа нет, да? Сына ищешь? Давай, расскажи о себе. Откуда, где работала, в какой части сын служил?　

Не поднимая взгляда, Ольга сдержанно и коротко ответила на его вопросы, понимая, что это предисловие, а дальше прозвучит: «Кухаркой у нас будешь. Иди к бойцам…» 　

— Сын танкист? И много он правоверных мусульман убил? — Темные непроницаемые глаза коменданта смотрели на Ольгу в упор, мимика на лице отсутствовала. — Мы танкистов в плен не берем. И летчиков тоже. И контрактников. Если простой срочник — иди, бери лопату, копай окопы, мы не звери… Нет здесь твоего сына. Зря ты сюда пришла.　

В стекло окна билась муха. Ожила на солнце. Муха отлетала, жужжала по комнате и снова со стуком билась об стекло. Ей хотелось пробить эту невидимую преграду. Но у нее не получалась, и она ползала по стеклу, не понимая, что ее держит.

— Отпустите меня с пленными, — вдруг тихо попросила Ольга. И хоть знала, что молить нельзя, не удержалась и добавила: — Пожалуйста…　

— Ого! Ну и запросы у тебя… — Комендант широко улыбнулся, обнажив белые зубы, кожа под глазами собралась в веселые морщинки. — Как же я вас отпущу? Оборона. Артиллерию на цели наведут. Ну, ты даешь…　

— С вертолетов и так всё видят. И гражданские из села уходят — тоже могут рассказать. Да и что мы здесь знаем? — еле слышно выговорила Ольга, а сама себе мысленно шепнула: «Не спорь». Нельзя было переходить в разговоре невидимую черту, после которой спокойствие коменданта исчезнет, а глаза нальются бешенством. Пока он развлекался разговором с ней, но досаждать ему не стоило.　

— Они знают, как вывозят раненых. И как к нам поступает боезапас, — уже серьезно ответил комендант.　

На самом деле пленные этого, конечно, не знали. И он это понимал. Зато знало все село. В горах в Ингушетию много тропок. Комендант на минуту снова насупился, но затем, словно решив вернуться к хорошему настроению, снова улыбнулся, покрывшись лучиками морщин.　

— А ты мне нравишься. Настоящая мать. Мне бойцы говорят: «Отдай ее нам. Наглая. Мы воспитаем». А я им: она сильная. У меня в лесу еще двадцать пленных, их взяли уже в боях за Бамут, линию обороны строят. И ни к одному мать не пришла. Гражданские отсюда бегут, а ты пришла… Слушай, а может, и вправду тебя отпустить?

— Отпустите. Только с пленными. Они же дети. Их сюда послали… — сбивчиво, торопливо, забыв об установке на достоинство, с мольбой попросила Ольга, до побелевших костяшек сжав иконку Богородицы.　

Она чувствовала, комендант играет с ней. Он заранее знает, что с ней делать, а сейчас просто забавляется ситуацией. Вытягивает из нее слова мольбы, дает надежду, а потом резко ее прихлопнет.　

— Отпустите нас, — упавшим голосом повторила Ольга.　

И тут произошло удивительное. Комендант развел руками, словно оказался не в силах противостоять ее уговорам, и, улыбаясь, произнес:　

— Ладно. Подумаю. Но, если решу, отдам только матерям. Тех двоих, к которым ты ходишь. И обязательно чтобы пресса была. Иностранная. Сумеешь это организовать?　

Только тут до Ольги дошло, зачем ее сюда позвали. Комендант решил освободить пленных. Мирные уходили, село ожидала длительная осада, для Чечни и всего западного мира Бамут превращался в символ стойкости