Шрифт:
Закладка:
– Ты что? – удивилась я.
– Не люблю, когда меня фотографируют.
Я остановилась. Он думал, что я хочу сделать с ним селфи или сфотографировать его на фоне заката, и – убежал? Смешно. Теперь уже я отошла от него. Вот так человек и объясняет, невербально, своими поступками, свое истинное отношение. Как Гена рвался со мной фотографироваться в аэропорту… Как переживал, что мое лицо на фотографии выражает все, что угодно, но не счастье и не взаимную любовь…
– Ясно, – хмыкнула я.
– Ничего тебе не ясно, – пробормотал Кащей, мотаясь рядом, но больше не подходя ко мне на то расстояние, которое делает невозможным рациональные решения.
Я быстро сняла закат, потом – свое лицо на его фоне, послала родителям фотографию и, секунду подумав, написала Сергееву: «Если у тебя ничего не изменилось, я могу приехать сегодня. Если это не поздно». Время было около одиннадцати. Один из самых длинных световых дней в году, как же я люблю это время!
Когда я была маленькой, я пыталась выяснить у папы, нет ли на Земле такого места, где день всегда длинный, а ночь короткая, я боялась и не любила длинных вечеров, когда кажется, что темнота не уйдет никогда. Я шла в музыкальную школу в темноте, сидела с арфой в классе, видя в темном окне мост с низкими круглыми фонарями и фары проезжающих машин, потом шла домой по темным, мало освещенным дворам и думала о прекрасной стране, где ночь коротка, только для сна, а не для жизни.
– Ты обиделась? – очень интимно спросил Кащей, как будто о чем-то таком, о чем можно спрашивать лишь вполголоса, чтобы никто больше не слышал, делая при этом круговые движения вокруг меня, сужая и сужая круги. Вроде подошел, а вроде и нет. А вот он и снова рядом и… опять чуть отошел. Как овод или слепень, который летает вокруг, приноравливаясь, где лучше сесть, чтобы укусить.
– Нет, – пожала я плечами.
Я могла бы честно сказать, например, Гене я бы так и сказала. Но с Кащеем быть искренней смысла нет. А ведь я хочу встретить человека, с которым можно не врать, хотя бы в главном, в том, что волнует больше всего.
– Нет, – твердо повторила я.
У меня хватает ума, как бы я ни была влюблена, соображать, что происходит. Особенно когда слепень по имени Вольдемар Вольдемарович находится на безопасном расстоянии от меня.
Он вдруг резко шагнул ко мне, попытался меня обнять за плечо, и я не стала отстраняться. Я же знала, что всё равно сейчас уеду. Я видела ответ отца: «Подъеду к гостинице через пятнадцать минут». Я прикинула, что нам идти как раз минут пятнадцать.
– Прогуляемся, – спокойно сказала я. – Прекрасный вечер.
– Да… – пытаясь заглянуть мне в глаза, для этого изогнувшись всем своим длинным телом, промурлыкал Кащей. Каким он может быть, оказывается…
Пока мы шли, он и гладил меня по руке, и держал за шею, и несколько раз прислонял к себе. Мне было приятно. И всё. Те горячие волны, которые захлестывали меня в ресторане, ушли к другим. К тем, кто будет согласен с ним обниматься и быть спрятанным от всего мира в непонятной душе Кащея. Я же не знаю, кто там еще спрятан. А даже если и никто. Меня прятать не надо.
Я слушала его разглагольствования вполуха и думала о своем. Вот, наверное, чего боялась мама, когда не хотела, чтобы я общалась с отцом. Она не хотела, чтобы моя душа была разорвана. Потому что у человека одна мать и один отец. Одно небо и одна земля. Одна родина, другой не может быть. Одно солнце. Одна любовь.
А у меня? Я взглянула на Кащея. Зря даже он разливается соловьем.
Мы подошли к гостинице, он крепко сжал мне ладонь, проговорил самым интимным голосом:
– Жди. Сегодня будут сюрпризы. – И посмотрел мне долгим взглядом в глаза.
Поскольку время было десять минут двенадцатого, я могла догадаться, какие сюрпризы намечал Кащей.
– У меня припасено прекрасное вино… Тебе понравится… Я уже попробовал, такой букет… послевкусие… – Он говорил вроде как о вине, а сам всё сильнее сжимал мою руку.
Я сказала:
– Не надо так много говорить о винах. Ты же не винодел?
– Нет… – очень глупо засмеялся Кащей, и я видела, что он смотрит на меня каким-то особым взглядом. Что было в этом взгляде? Как это называется? Желание?
Я видела, как из переулка выехала машина отца и остановилась у гостиницы.
Я освободила свою руку, внятно сделала два шага в сторону, попросила:
– Иди, пожалуйста, спокойно.
Кащей кивнул. Конечно, он бы и сам меня отпустил – ведь здесь могут увидеть. Меня сейчас это устраивало.
– Всё, пока! – сказала я и убыстрила шаг.
– Пока… – проговорил он и добавил мне вслед. – Ты умничка, ты всё понимаешь.
«Это ты ничего не понимаешь!» – могла бы сказать я, но только обернулась, послала ему воздушный поцелуй. Я понадеялась, что отец из машины этого не видит. Ничего говорить ему про Кащея я не собиралась. Потому что говорить – нечего.
– Я приду к тебе! – все-таки уточнил Кащей напоследок.
Как приятно, когда тобой владеют чувства – неодолимые, сильные, несущие тебя против твоей собственной воли. И как же приятно, когда воля становится сильнее чувств, и ты подчиняешься разуму. Вот как сейчас.
Я быстро перешла улицу к гостинице, резко свернула к машине отца, он изнутри открыл дверь, и я села на переднее сиденье. В окно я видела растерянное лицо Кащея. Он приостановился, потом стал вглядываться – он же плохо видит – полез в карман за очками, а мы уже поехали.
– Всё хорошо? – спросил отец. – Ты так внезапно написáла.
– Да, я подумала, что завтра будет мало времени. У нас еще программа – концерт, экскурсия, а даже если я и не поеду на нее…
– Правильно. – Он похлопал меня по руке. – Очень красивый наряд. Я не поверил своим глазам, думал, ты не будешь носить. Купил на свой вкус.
Я лишь улыбнулась. Слишком много противоречивых чувств и мыслей. Слишком сложно быть искренней, а так не хочется врать.
– Твой молодой человек? – спросил спокойно отец, без подковырок, без иронии.
Наверно, ему легко спрашивать спокойно, ведь он совсем меня не знает и не любит. Не знаю, как такая очевидная мысль не приходила раньше мне в голову. Раньше – это недавно, еще сегодня. Иногда время так уплотняется, что кажется, как
