50 тысяч за аэропланы Морана.

200 тысяч франков за Депердюсена.

150 тысяч рублей за прожектора для армии с завода Промет. Директор Метельников.

Прежние грехи:

Максим Виккерс. Русско-Балтийский Завод – директора Сыромятников и Чоглоков.

Суммы в точности неизвестны.

Дружба с Альтшиллером

Биржа.

Гонение достойнейших генералов».

Один сюжет, наоборот, описан в «черновике» более подробно. В центре его – жена Сухомлинова, получившая от «богача Манташева» около трехсот тысяч рублей, «из них двести тысяч рублей на устройство госпиталя». При этом она «не нашла возможным» устроить «на эту огромную сумму более 150 кроватей», в то время как на эти деньги, по мнению автора, можно было оборудовать не менее 1. 000 кроватей. Но, за то «госпиталь обставлен совершенно излишнею роскошью: роскошная гостиная обставлена дорогою мебелью, фарфором, ценными растениями и т. д.» [40, л. 23–24].

Интересно проследить, как была отредактирована эта история в «беловике». Во-первых, из неё исчез Манташев. В беловой «записке» Е. В. Сухомлинова транжирит не деньги, единовременно подаренные ей «богачом», а пожертвования, что, конечно, должно было вызвать гораздо большее возмущение общественности. Во-вторых, в два раза увеличилась цифра, обозначающая число кроватей, которые можно было устроить в госпитале на собранные деньги. В «черновике» это «не менее 1.000 кроватей», в беловике – «минимум 2 тысячи кроватей».

На суде М. М. Андроников утверждал, что черпал сведения, порочащие В. А. Сухомлинова, из рассказов Натальи Червинской и «никаких других источников не имел» [130, л. 131–132]. Здесь князь лукавил. Из данных наблюдения за ним известно, что 7 и 8 марта 1915 г., то есть как раз в начале пропагандистской кампании против военного министра, его посещала Мария Коломнина (урожденная Горленко), супруга бывшего адъютанта Сухомлинова Дмитрия Алексеевича Коломнина [179а, с. 78]. Мария Коломнина до осени 1913 года тесно общалась с женой Сухомлинова, потом порвала с ней отношения и могла сообщить сведения компрометирующие семью военного министра. Добавим, что отцом Коломниной являлся весьма информированный человек – полковник жандармерии И.В. Горленко. Важные данные по Сухомлинову могли исходить также от Льва Булацеля, ещё одного адъютанта военного министра, разругавшегося с ним в сентябре 1914 года.

Все эти люди (Л. И. Булацель, И. В. Горленко, Д. А. Коломнин) часто бывали у Червинской, и через неё могли передавать информацию Андроникову. Но интереснее всего, что салон Червинской регулярно посещал октябрист С. Т. Варун-Секрет, товарищ по партии А.И. Гучкова [172, с. 258]. Иначе говоря, как желчно написал в мемуарах Сухомлинов, Варун-Секрет и Гучков тоже «обслуживали» Андроникова [172, с. 274].

На взаимодействие между Гучковым и Андрониковым указывает также приводимый в «беловике» перечень «истинных героев и воинов» (Н. И. Иванов, П. К. Ренненкампф, Н. В. Рузский и М. В. Алексеев) преследуемых Сухомлиновым. К весне 1915 г. их репутации как военачальников были не на высоте, а некоторым грозило увольнение. Но все они имели контакты с Гучковым, и он был крайне заинтересован в сохранении за ними высоких постов. (Что касается П.К. Ренненкампфа, то тот, видимо, заслужил благоволение Андроникова в ходе своих частых визитов к князю зимой 1914/1915 годов).

Таким образом, Гучков и Андроников эффективно сотрудничали, но через посредников (Варун-Секрет и Червинская). Именно для организационного обеспечения этих связей Червинская и завела свой салон. Такой вариант контактов был выгоден и Гучкову, и Андроникову, в то время как личная встреча скомпрометировала бы их обоих. Для Гучкова нежелательно было демонстрировать своё знакомство с Андрониковым не столько потому, что князь был известен как гомосексуалист, сколько из-за репутации того как распутинца (ведь Гучков позиционировал себя как непримиримый враг «старца»). С другой стороны и Андроникову, пытавшемуся в это время (1914–1915 гг.) с помощью Распутина выйти на Александру Федоровну, нельзя было раскрывать своё взаимодействие с врагом царской семьи Гучковым.

К Распутину Андроников сумел втереться в доверие зимой 1914/1915 годов. Князь начал устраивать в своей квартире на Фонтанке застолья с любимой «старцем» ухой и мадерой (Роль хозяйки на этих встречах играла Червинская) [183, с. 134]. По воспоминаниям Андроникова Распутин «вел себя в высшей степени корректно, выпивал одну бутылку мадеры, после которой не пьянел совершенно, вел себя прилично и уходил». Но алкоголь, конечно, делал его разговорчивым. Однажды, в порыве откровенности, Распутин пожаловался, что Сухомлинов отказался его принимать, назвав «скотиной» и пригрозился «сокрушить» военного министра. Тогда Андроников решил «воспользоваться Распутиным для того, чтобы в Царском Селе раскрыть некоторые действия Сухомлинова» [102, с. 370, 376].

Под «Царским Селом» в данном случае Андроников имел в виду царскую чету. Именно Николай II являлся конечным объектом PR-кампании, которую вели Гучков и Андроников с целью увольнения В. А. Сухомлинова. Ведь только царь мог отправить в отставку военного министра. Однако недругам Сухомлинова не удалось опорочить его в глазах императора. 24 марта 1915 г. военный министр записал в дневнике, что сделал доклад Николаю II и «Государь остался очень доволен» [53, с. 229].

Тогда по Сухомлинову был нанесен удар с другой стороны. 26 марта 1915 г. Сухомлинов пишет: «Не понимаю, что делает Ставка: запрещено говорить о военных делах, чтобы не попадали к противникам наши сведения, которые могут быть ему полезны. И вдруг из Штаба самого Верховного Главнокомандующего широкою волною покатил слух, что у нас нет снарядов, патронов и ружей!?! Все об этом кричат, и масса телеграмм получено в разных местах». Телеграмма Николая Николаевича поступила и на имя Сухомлинова. Она требовала «энергичной доставки снарядов», хотя главнокомандующий не мог не знать, что этот вопрос курировал не военный министр, а генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович [53, с. 229–231].

В литературе распространено мнение, что, муссируя тему нехватки вооружений, верховный главнокомандующий Николай Николаевич пытался снять себя ответственность за неудачи русской армии. Однако в марте 1915 года русской армии ещё сопутствовал успех – 9 марта пал Перемышль. Утечка информации, о которой пишет Сухомлинов, свидетельствует о том, что Николай Николаевич начал подкоп под Сухомлинова до начала отступления русских войск. По нашему мнению, побудили верховного главнокомандующего к этому письма к нему всё того же М. М. Андроникова. Одно из них было составлено в начале марта 1915 года [179а, с. 79].

О своём письме к великому князю Николаю Николаевичу следователям ЧСК рассказал сам Андроников, однако председатель комиссии Н. К. Муравьев немедленно призвал его «сократить» эту часть рассказа. (Сообщение Андроникова совершенно не вписывалось в установившуюся после Февральской революции трактовку «дела Сухомлинова»). Повинуясь указанию Муравьева, Андроников добавил лишь, что «писал ещё несколько писем и видел, что они попадают на правильную почву» [102, с. 377–378].

Благожелательное отношение великого князя к письмам Андроникова можно отчасти объяснить тем, что когда Николай Николаевич командовал Петербургским