— Куда мы плывем?

Парус над головой был туго натянут, и лодка неслась как ласточка, ныряя на длинных волнах.

— На запад, а может, на северо-запад.

— Мне холодно, — сказал Ястреб.

А ведь солнце палило немилосердно, наполняя лодку липкой жарой.

Аррен ничего не ответил.

— Постарайся держать курс прямо на запад, — сказал Ястреб. — К западу от Обехола есть остров Веллогия. К нему надо пристать. Нам нужна вода.

Мальчик поглядел вперед, поверх пустынного моря.

— В чем дело, Аррен?

Он молчал.

Ястреб попытался сесть, но у него ничего не получилось; он попробовал дотянуться до жезла, который лежал в ящике со снаряжением, но не смог; а когда он хотел еще что-то сказать, слова застряли на его запекшихся губах. Кровь снова потекла из раны под промокшей насквозь и ссохшейся в корку повязкой, и по темной коже на груди побежала тоненькая алая паутинка. Он резко вздохнул и закрыл глаза.

Аррен глядел на него, но ничего не испытывал. Однако это продолжалось недолго. Пройдя вперед, он снова скорчился на носу, бесцельно глядя туда, куда несло лодку. Во рту все пересохло. Ветер с востока, который теперь все время дул над открытым морем, был сухим, как ветер пустыни. В их бочонке осталось всего две или три пинты воды; Аррен берег ее для Ястреба; ему даже в голову не приходило, что он может тоже отпить глоток этой воды. Он пристроил удочки, ибо узнал, с тех пор как они покинули Лорбанери, что сырая рыба равно утоляет и голод и жажду; но на удочки здесь ничего не попадалось. Хотя это уже не имело значения. Лодку несло куда-то вперед по пустынному морю, а над ней очень медленно, но в конечном счете выигрывая гонку, в небесном просторе двигалось солнце — тоже с востока на запад.

Один раз Аррену показалось, что он увидел на юге голубую вершину; это могла быть земля или облако; но лодку в течение многих часов несло на северо-запад. Он даже не пытался маневрировать, менять галсы или управлять парусом, предоставляя лодке плыть куда ей угодно. Земля могла оказаться реальностью или миражом — это не имело никакого значения. Для него это бескрайнее яростное великолепие ветра, света и океана казалось скучным и фальшивым.

Спускалась тьма, потом наступал рассвет, и снова тьма, и снова рассвет, как мерные удары барабана по туго натянутому полотнищу неба.

Опустив руку за борт лодки, Аррен чертил по воде. На какое-то мгновение он увидел это ярко и живо: его рука, бледно-зеленоватая, под живой водой. Юноша нагнулся и слизал капли с пальцев. Вода оказалась горько-соленой и больно обожгла запекшиеся губы, поэтому больше он так не делал. Потом его начало мутить, он согнулся над водой, его рвало, но лишь немного желчи из пустого желудка обожгло ему горло. Вода кончилась, нечем было поить Ястреба, и он боялся подойти к нему. Аррен лег на дно, дрожа от озноба, хотя понимал, что стоит жара. Все было безмолвным, сухим и нестерпимо ярким — ужасно ярким. Он прикрыл глаза рукой, чтобы не видеть света.

…Их было трое, и они стояли в лодке, тонкие как былинки, угловатые, сероглазые, похожие на каких-то странных журавлей или цапель. Они говорили тоненькими и звонкими птичьими голосами. Он не понимал, что они говорят. Один встал возле него на колени, держа в руке какой-то темный пузырь и чем-то капая оттуда в рот Аррену. Это была вода. Аррен жадно пил, поперхнулся и начал пить снова, пока не выпил все содержимое сосуда. Тогда он огляделся и с трудом поднялся на ноги, пробормотав:

— Где… где он?

На «Зоркой» рядом с ним находились только эти трое чужих худощавых мужчин. Они глядели на него, не понимая, чего он хочет.

— Другой человек, — прохрипел он. Его ободранное горло и спекшиеся губы оказались неспособными издать членораздельные звуки. — Мой друг…

Один из них сообразил, о чем он может беспокоиться, хотя не понял слов. Он положил свою тонкую ладонь на исхудавшую руку Аррена и показал куда-то другой рукой.

— Там, — сказал он, успокаивая.

Аррен посмотрел в ту сторону. И увидел к северу от лодки что-то протянувшееся куда-то вдаль поперек всего моря. Не сразу он понял, что это плоты: их было много, покрывающих море, как осенние листья пруд. На каждом плоту вблизи центра находилось несколько не то шалашей, не то хижин и несколько мачт. Плоты плыли по морю, как листья, тихонько поднимаясь и опускаясь, когда огромные волны западного океана проходили под ними своим путем. Между плотами серебром вспыхивали протоки воды, а над ними нависали высокими башнями огромные лиловые с золотыми краями дождевые облака, закрывая западный горизонт.

— Там, — повторил человек, показывая на огромный плот возле «Зоркой».

— Живой?

Они все глядели на него, и наконец один понял.

— Живой. Он еще живой.

И тогда Аррен начал плакать, точнее, всхлипывать без слез, а один из людей взял его запястье узкой, сильной ладонью и повлек из «Зоркой» на плот, к которому, оказывается, лодка была крепко привязана. Плот был огромным и отлично держался на воде; когда четверо человек встали на него, он даже ни на волос не погрузился глубже в воду. Один человек вел Аррена по плоту, в то время как другой взял огромный багор, оканчивающийся кривым зубом китовой акулы, и начал подтягивать поближе соседний плот, пока разрыв между ними не превратился в полосу шириной в шаг. На этом плоту он подвел Аррена к навесу или шалашу из циновок; с одной стороны циновка была откинута. Он сказал Аррену какую-то фразу, но понятен был лишь жест, показывающий: «Ложись».

Он лег на спину и вытянулся, глядя вверх, на грубую зеленую кровлю, сквозь которую проникали крохотные пятна света. Ему казалось, что он находится в яблоневом саду, на холмах позади Берилы, в Семермине, где князья Энлада проводили лето; он живо представил себе, что лежит на густой траве и смотрит на солнечный свет сквозь ветви яблонь.

Спустя какое-то время он услышал тихие шлепки и толчки воды где-то в полых местах под бревнами плота и голоса людей. Теперь, успокоившись, он разобрал, что язык, на котором они говорили, был языком Архипелага, то есть хардический, но очень сильно отличающийся выговором и интонацией, — так что понять его поначалу было действительно нелегко. И тогда он догадался, куда попал: за пределы Архипелага,