Она ожидала, что Ланггс упрекнет, мол, такое поведение можно ожидать от обычной женщины, а не от генерала хунг – но Ланггс промолчал.

– Наверное, так, – после долгого молчания произнес он.

Виана осталась гостьей в его доме. Он хотел перебраться к Боргху, но Виана попросила остаться.

Теперь оба сидели на лавочке у входа и смотрели в ночное небо. Прохлада была приятна.

– Я долго считал, что Алия выдала вас, потому что вы открыли их интрижку, – сказал он.

– Я тоже, – призналась Виана и вздохнула, а когда заговорила снова, ее голос изменился. – Когда я увидела ее впервые, она показалась такой невинной. Мы привыкли считать красивое добрым. И потому даем обмануть себя.

Но, по крайней мере, она, Виана, не попала в лапы Ордена. Хоть какое утешение. Прошлая попытка отомстить обернулась ничем. Трое молодых хунг быстро отыскали Алию. Та растила свою легенду и особо не пряталась. Хунг подстерегли Алию спящей, напали – и погибли все трое. Убийство засчитали Алие, оно упрочило ее кровавую репутацию.

Виана не поверила в способности Алии, новые следопыты неделями следили за лживой беглянкой – и открыли магиню.

Никаких сомнений: хунг убила именно она. Виана иногда думала о том, что Алия при убийстве тех троих могла вообще не знать, что происходит, – попросту сладко спала. Под опекой колдуньи Алия не боялась никого и ничего.

И научилась действовать умнее. Когда она, пожив у Вианы с мужем, поняла, что даже страсть не склонит Торна выдать тайны хунг, то подослала палачей. Алия недооценила Торна. Он бы перебил многих и ушел, но тогда им бы досталась Виана. Торн ДаХан позволил схватить себя, чтобы Виана смогла уйти.

От воспоминаний об этом делалось больно.

– Когда вы пришли, я сказал, что понимаю ваши мотивы, – заметил Ланггс. – Боюсь только, кому-то придется заплатить за это.

– Я заплачу.

– Заплатит тот, кому выпадет. Не вам будет дано решать.

Подбежал пес – низкий, массивный, уткнувший нос в землю. Он посмотрел на хунг без особого интереса, вынюхал несколько заячьих костей, выброшенных Ланггсом после обеда, и принялся за еду.

Он звучно крошил кости зубами.

Кости. Мозаика. Когда-то эти слова, употребленные вместе, тревожили и пугали Виану.

Буро-серая, грязная – и неповторимая. Когда ВанБарт показывал ее, Виане не хотелось смотреть и не хотелось слушать о том, какая она уникальная и что никто, даже и сам ВанБарт, не в состоянии сделать вторую такую же. Наверное, с магией оно, как и с искусством: мало что получается шедевром.

Поначалу Виана не любила касаться мозаики, потому что ощущала себя полной жизни и ненавидела все, принадлежащее к миру мертвых. Туда еще не ушел никто из любимых. Мир мертвых ужасал Виану. Она тогда наивно считала, что между нею и мертвыми – нерушимая, непроницаемая стена.

Все изменилось после битвы под Нортхом и умиротворения подземных селений. Мир Вианы так переплелся с миром мертвых, что она перестала различать границы. Близкие столпились между корнями Вечного дуба.

Потом к ним ушел Торн, и Виана затосковала по миру мертвых. Жизнь, в которой ее народ прятался по убогим грязным хатам, стала чужой. То, что волшебник вытягивал кости у живых людей, перед тем как их убить, давно перестало волновать Виану. Это всего лишь еще одна мерзость тусклого мира, который Виана захотела оставить.

Алия открыла глаза. Ее камера тонула в сумраке, а у изножья кровати залегла глубокая тень.

– Тут даже и уютно, – сказала Алия и усмехнулась.

Тень скользнула к изголовью. Послышался шепот, легкий, будто касание бархата.

– Твоя самоотверженность удивительна.

– Сестричка, дело уже подходит к концу. Я знаю, как завершить с мозаикой.

– Ты знаешь, где она? – спросила тень.

– Я решила драться с Вианой ДаХан. Благодаря тому мы сможем решить сразу несколько проблем.

Тень наклонилась над Алией, и камеру заполнил шепот. Потом тень задрожала и растворилась. Алия с минуту полежала неподвижно, затем закрыла глаза и уснула.

Кестель повстречал Дунтеля за завтраком.

– Вы вчера вечером не пришли в бар, – заметил Кестель.

– Я что-то пропустил?

– Да нет. Я попытался напиться, но в последнее время у меня не получается.

– Несмотря на это, вы очень неплохо выглядите, – указал Дунтель. – Я гулял по городу, заглядывал туда и сюда. А немного ранее я поговорил с лордом Арголана.

– И он удостоил вас встречи? – удивился Кестель.

– Я попросил – он согласился.

Кестель был впечатлен. Лорд Арголана не принадлежал к числу тех, с кем запросто можно было встретиться.

– Я хотел поговорить с ним о казни. Для меня и моей родни это очень важно.

– И что вам сказал владыка?

– Что вопрос о смерти от меча еще окончательно не решен. Сегодня опять соберется совет, и он может поменять принятое решение. Что же, лорд Арголана считает, что нужно уважать желания приговоренных, но казнь есть наказание, и негоже им диктовать условия.

– Я всегда считал, что тут очень уж возятся с бандитами, – сказал Кестель.

– Лорд озвучил что-то наподобие этого и намекнул на то, что сам больше склоняется повесить.

– Он поинтересовался вашим мнением?

Дунтель сложил ладони в белых перчатках в умоляющем жесте.

– Да, очень хотел его узнать.

– И не удивился цели вашего визита? – спросил ошеломленный Кестель.

– Нисколько. Миссия прощения ему очень близка. Лорду мой взгляд показался весьма любопытным.

– Он и вправду очень любопытный, – пробормотал Кестель.

– Разве так уж? Люди часто удивляются идее прощения, не отдавая себе отчета в том, что прощение надо заслужить.

– А разве господин Буртай заслужил его? Насколько я слышал, он ничуть не раскаялся. Бездушный человек.

– Он заслужит, – заверил Дунтель.

– Но разве он захочет?

– Ох, давайте пока не будем об этом. Господин Буртай заслужит прощение, хочет он того или нет.

Уверенность Дунтеля удивляла и вызывала уважение. Почему-то верилось словам этого почти тщедушного, до смешного вежливого, не носящего оружия человека.

– Вся эта идея прощения, похоже, не такая уж и простая, – осторожно заметил Кестель.

– Правда? Вы знаете, понять ее всегда тяжело. Я позволю себе поделиться с вами соображениями личного свойства…

Лицо Дунтеля странно изменилось, а глаза сделались холодными, бездонными.

– Вы мне очень нравитесь. Честное слово. У меня свои поводы чувствовать к вам симпатию, и потому признаюсь: лучше не быть тем, кому я стану прощать.