– Ты точно о Шивон говоришь?

Она кинула взгляд через плечо, но не в мои глаза, а на испорченные повсюду десерты.

– Господи! Что же теперь делать?

– Ты про наш итонский беспорядок? Не бери в голову. Я заплачу.

– Заплатим поровну. Так будет честно.

– Нет, юная леди. Не отбирайте моего мужского права.

Она вдруг рассмеялась. Наконец-то.

– Слушай, у меня приятель есть. Джо зовут. Он тебя не укротит, конечно, но будет дарить цветы. Я разрешу ему. Что скажешь?

– Это какое-то извращение. – Джульетта подобрала платье.

– Это жизнь, детка. Не можешь получить всего от одного, бери от двух.

Пока она возилась с молнией сзади, я с удовольствием наблюдал. И тут она задумчиво изрекла:

– Один любил её, другого любила она.

Джульетта метнула в меня ледяной взгляд и, конечно, успела заметить секундную растерянность на моём лице.

– А с третьим она танцевала, – добавила вдруг она с улыбкой победителя.

Я с присвистом изобразил полное расслабление и провёл рукой по лбу, вытирая пот.

– Не знаю второго, но первый будет верен по гроб жизни.

– Я сама второго ещё не нашла. Но где-то же черти его носят?

Хотел сказать, что это маловероятно, но сдержался.

– А первый исчезнет, как только вкусит ремесло третьего, – иронично заметила Джульетта, подобрав фартук.

– Ты не знаешь ведь, какой он, Джо. Последний романтик. Он, кстати, ведёт переписку с кем-то из тюрьмы. Открытками меняется.

– С заключённым?

– Полагаю, с заключённой. Фразы весьма банальны. Что-то про небо. Над всей какой-то тюрьмой безоблачное небо. Романтично, правда? Сэр Вальтер Скотт прямо.

Джульетта странно замерла с фартуком в руке. Она повернулась и слегка сдвинула брови.

– Заинтересовало? – спросил я.

– Ещё как. На что-то такое похоже, из военных времён…

– Вальтер Скотт?

– Нет. Слова эти про небо… – она прислонила ладонь к лицу, что-то вспоминая. – Ну-ка повтори ещё раз.

Я напряг извилины.

– Вроде бы над всей Флитской тюрьмой ясное небо.

– Над всей Испанией безоблачное небо, – повторили губы Джульетты.

– Почему над Испанией?

– Отец так много вещей интересных рассказывал. Про безоблачное небо – был такой пароль секретный у испанских военных. Они его придумали, чтобы одновременно восстать по всей стране против Второй Испанской республики.

– Занятно, – хмыкнул я. – Неужто испанскую почту не насторожило такое количество одинаковых открыток в один день?

– Если я правильно помню, то этот пароль прозвучал по радио…

Входная дверь распахнулась под раскаты грома. От неожиданности я чуть было не подскочил с пола, но Джульетта вовремя вдавила мою голову обратно.

– Почему это табличка у нас неправильно висит? – проговорил звонкий голос. – Миссис Люксли мне сейчас через окно сообщает: «А что это вы, Ариадна, лавку свою закрыли? Неужто из-за непогоды?» Я говорю: как закрыла? Я ничего не закрывала. Подумаешь, лёгкий ветер и пара капель, да разве это повод прятаться? А она говорит, хотела пастилы купить для внуков, а у вас, говорит, всё закрыто.

– Да, да, говорю! Так и сказала, – раздался второй голос, противный, как слякоть в ноябре.

– И помощницу вашу через окно высматривала, говорит, а её нет на месте. Как это понимать?

– Не было, да, не было её тут!

Я незаметно выглянул из-за кассового аппарата. За высокой худой дамой, в которой я без труда узнал завсегдатайшу танцев в «Свином рыле», стояла полная негодования ссохшаяся ябеда миссис Люксли.

– Миссис Гринджер, я извиняюсь. Сама не поняла, как это случилось, что табличка вдруг перевернулась. Должно быть, кто-то из ребятни подшутил.

Миссис Гринджер потянула носом.

– Ты курила?

Бледное личико Джульетты замерло, словно маска из театра Но.

– Чей это рюкзак? – проскрипела миссис Люксли.

Хозяйка насторожилась.

– А что это с полкой случилось?

Она устремилась к нам за прилавок широкой поступью, как разъярённая пантера.

– Как же это полка так… Агнец божий!

– Ариадна, вот это сюрприз! – Я радостно вскочил на ноги и хотел было обнять онемевшую женщину, но та резко попятилась. – Вы промокли! Вам нужно чаю!

– Господи! – испуганно вскричала миссис Люксли, выронив из рук пёстрый зонтик.

– Что здесь происходит? Макс! В моём заведении! Какой скандал!

– Ну, будет вам, миссис Гринджер. Я зашёл, чтобы лично пригласить вас в субботу вечером на танцы. Будет самба под луной. Газеты обещают ливень до конца недели, так что промокнем с вами на брудершафт!

Рыжеволосая дама опешила. Я двинулся ближе.

– Не могу забыть прошлое танго!

– Танго? Боже, нет… – Она поглядела на миссис Люксли, отрицательно качая головой. – Я не хожу в подобные заведения.

– За беспорядок не переживайте, за всё платит Макс Гарфилд, – я наклонился и подобрал свои вещи. Затем протиснулся между остолбеневшей Гринджер и прилавком, прикрывши наготу спереди. – Я закажу для нашего танца «Я в настроении для любви» из кинофильма «Каждый вечер в восемь»!

Разворачиваясь, я специально крепко сжал холодную кисть Ариадны. В рекламных целях и чтобы подсластить ей пилюльку. Клиентуру мне невыгодно терять. Я почувствовал дрожь в длинных её пальцах. У Джульетты вырвался едва заметный смешок.

– Миссис Люксли, вы так же приглашены. – Я щегольски взялся за невидимую шляпу и отвесил поклон.

Закинув рюкзак на плечи, я запел, не поворачиваясь передом:

Небеса в твоих глазах,

Ярких, как звёзды над нами…

– В восемь, дамы! – оскалившись во все тридцать два крепких зуба, я вышел под ливень с вещами в руках.

Несколько поселян на улице проводили меня недоумёнными взглядами, должно быть силясь взять в толк, не подводит ли их зрение. В конце концов, стояла сплошная стена ливня, и за этой стеной я запросто мог сойти за одного из парней с картин Генри Скотта Тука[68]. Мне нравилось, как дождь накладывал на всё вокруг размытый импрессионистский эффект. Так что я вроде как приличия все соблюл.

В лесу я оделся, но смысла в том не находил – под дождём что одетому, что голому один чёрт мокро. К тому же меня коробила мысль, что человеческое тело в том виде, в котором его создали, до сих пор вызывает потрясение у людей, хотя за плечами у нас были такие ужасы, как война. Полагаю, люди в большинстве своём просто хотят жизни, как раньше, со всеми её пуританскими обычаями и правилами. Но ведь как раньше никогда уже не будет, верно? Мы должны полюбить эту жизнь сегодня и сейчас. Я так и пытаюсь жить.

Эти женщины только на танцах, охмелев, сбрасывали тяжкие вдовьи кресты свои у входа и вновь становились собой. Затем