Я выпрямился. Она даже не взглянула, продолжая отсыпать чайную стружку в керамический чайник. Я прошёл обратно. Развернувшись, она посмотрела мне прямо в глаза.

– То, что мне нужно, у тебя в кармане.

Моя рука скользнула в мокрые брюки и достала содержимое.

Она за мной наблюдала всё то время, что я мок на крыльце. Таешь, когда таких людей, как она, встречаешь. Мятежная душа, штучный товар – говорил дед про них. Знаете, когда вроде бы неглупый человек, способный, в общем-то, учиться и работать, вместо этого бежал куда-то и танцевал, наплевав на правила.

Я вошёл за прилавок, в запрещённую для меня зону. Что я научился хорошо делать за свою жизнь – так это танцевать и обнимать. Обнял страстно. Целовал бессознательно и жадно. От стены, куда мы навалились, отлетела полка, на головы и плечи градом посыпались конфеты. Победный свист чайника звучал настырно и заглушал наши дыхания. Небесная батарея частила с залпами, заглушала разум, разжигая кровь. Тело, мокрое от дождя, вспотело и согрелось.

Мы легли на пол. Узкая рука в порошке сахарной пудры, что на нас опрокинулась, потянулась и отключила конфорку. В этом не было нужды, кипящая вода уже залила плиту и потушила огонь. По пути обратно рука Джульетты подняла раздавленный кекс – из него текла ирисовая начинка – и отправила в мой рот. За это время мы не проронили ни слова. Мы знали, что так не будет продолжаться вечно, поэтому хранили в молчаливом согласии каждый момент.

Непогода только сильнее разыгрывалась. Крохотное помещение уменьшилось до шалашика одного из трёх поросят. Злой ветер, как старый распутник, казалось, вот-вот сорвёт над нами крышу и откроет нас всему миру.

Пока я об этом думал, Джульетта, прижимаясь к моей груди, спросила:

– Его правда пронзили в пах?

Я нащупал на полу сигареты и открыл пачку. Одна в самой середине промокла лишь наполовину. Я оторвал сырую часть и поцарапал спичкой бочок отсыревшего коробка.

– Чистая правда.

– Ты с ума сошёл? Здесь нельзя курить!

– Где это написано?

Она присела, отвернув голову.

– Огонь найдётся?

– Хозяйка убьёт тебя, – Джульетта взяла коробок со стола. – И меня выгонит.

Я затянулся и прилёг обратно, закинув руку за голову.

– Я ей скажу, что мы женимся, и она сразу оттает.

– Дурак! Ты на мне не женишься.

– Нет, это ты за меня не выйдешь.

– Ты в этом уверен?

– Я ж не такой дурак, чтоб делать предложение и знать, что ты согласишься.

Она опешила. Впервые я такой её видел.

– Из молодых да ранний, – она взяла сигарету из моей руки и прислонила к губам.

– Я не хочу, чтобы в тебя пальцем тыкали. Представляешь, что говорить будут? «Она была замужем за вечно юным жиголо», – усмехнулся я.

– Мне нет дела. Важно то, что ты меня можешь согреть.

– Но только как снег землю. Ты же знаешь, что снег тает и исчезает. Скользкий я тип.

– Нет, как раз не скользкий. Ты просто несчастный.

Я негромко вздохнул и задержал на минуту дыхание. Придя в себя, спросил:

– А кого мы пригласим на свадьбу? Я наверняка целовал всех твоих подруг.

– А вот тут ты неправ, – сказала она, потянув из оставшегося окурка. – Хищники друзей не имеют, потому что при первом же голоде сожрут друг друга.

– Ну какая же ты хищница? – Я присел и забрал последнюю затяжку себе. – В тебе сидит дикая непокорность, она лишь нуждается в укротителе. А хищники, они ж по природе другие. Им нужно урвать чужое.

Вдруг Джульетта повернула ко мне голову и буквально впилась в меня своими медными звериными глазами.

– Так ты способен укротить меня или я пытаюсь урвать чужое?

Я стойко выдержал этот взгляд. Выходило, что укротить я всё же мог, но вот был ли я чужим? Ведь я сам никому не хотел принадлежать. Отношения укротителя и животного подразумевают абсолютную моногамию.

– Оба мы с тобой дикие. На нашем кладбище всегда будет одиноко, – сказал я, уже не глядя на неё.

Я чувствовал, что раню её. А она понимала, что я был прав. Люди не меняются. Вдвоём мы будем несчастны. Я потянулся за ещё мокрой рубахой и равнодушно принялся расправлять её.

– Чёрт! – прошипел я. – Опять пуговицы нет.

Джульетта нашла среди конфет отлетевшую пуговку. Она поднялась и достала из ящика сумочку. Проворная женская смекалка позаботилась о наличии катушки ниток и иглы. Вооружившись, Джульетта присела ко мне.

– Поцелуй меня. И долго не отпускай.

Мне бы хотелось того.

– А ты воткнёшь мне в сердце иглу? – уточнил я.

Но вместо иглы меня пронзила внезапная мысль.

– Пришивают только на покойниках. Мама говорила.

– Ну ты даёшь!

– А покойники не целуются.

Я положил ладонь на её бледную щёку.

– Да ещё так хорошо, – я оставил последнее слово за собой и тут же прильнул к её губам.

Это был долгий, в несколько минут, поцелуй. Когда я, довольный, оторвался, Джульетта моя спокойно кинула:

– Готово.

Я взглянул на рубашку – все пуговицы были в строю.

– Виртуозно! – объявил я.

– Что, даже после этого не женишься?

Наши взгляды зацепились и какое-то время не расцеплялись.

– Бог сделал тебя красивой. А я сделаю тебя несчастной, – изрёк я.

Большего не мог ей обещать.

Джульетта встала, как гейша, ловко и женственно, только без одежды. Отвернувшись, наверняка стыдясь меня теперь, она подобрала густые струящиеся волосы и заплела их в косу. Мне открылась гибкая линия позвоночника и силуэт бёдер.

Сколько жить этой красоте? Смог бы я полюбить её душу так же, как любил её тело? Наверное, если я задаю эти вопросы сейчас, то мне как человеку грош цена. Я не умею любить кого-то, кроме себя. Вот и Тео не умел. Так с чего же к нему такие претензии могли возникнуть, если даже мне, не самому конченому представителю мужского племени, не удавалось нащупать в себе любовь. У нас с Тео только степень бессовестности разнилась, но как ни называй, а суть в нас была одна – оба родились дикарями-одиночками.

Я опустился обратно на пол. Из одежды на мне по-прежнему была только одна рубашка, и та лишь накинута на плечи. Я скомкал её, подложил под голову, растянувшись на узком пространстве за прилавком, и не собирался отчаливать. За окном горела пеларгония, по навесу и земле лихо барабанил дождь.

Джульетта, не поворачиваясь, глубоко вздохнула.

– Как будто у Шивон этой всё по-другому.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился я.

– Да так. Девочки болтали.

– Что конкретно?

– Говорили – наивное создание. Мечтала