Снежинки смягчали ее характер, и Татьяна часто с удивлением ловила себя на мысли, что на природе становилась как-то нежнее, спокойнее, хотя собираться на прогулку не хотелось. Для этого надо было пересилить себя.

А вот в гости она ходила с удовольствием. Жаль, разлетелась их школьная компания кто куда, а какой дружный был класс! В прошлом году собирались, отмечали юбилей, так смогли почти всех обзвонить. Хорошая встреча была, веселая. Потом даже договорились вместе на шашлыки съездить. Когда вернулась, дочка заметила:

– Ну, тебя не узнать, мама! Такая молодая.

– Да, мне сказали, что я больше похожа на твою старшую сестру, чем на мать.

– Это хорошо.

А она и впрямь чувствовала, что ожила. В молодости, когда Галюшка была еще несмышленышем, Татьяна выступала первой общественницей, душой компании. Пробовала сагитировать и мужа, но тот не поддавался.

Особенно ревновал ее Иван к одному школьному другу. Как увидит – так в сторону отходит. Хорошо, что часто уезжал в командировки, путешествовать муж любил, говорил, что это как свежий ветерок после деревни, а и то правда.

Татьяна пару раз к его родителям ездила, когда еще свекровь там жила. Тоска смертная. Зимой минус сорок, летом плюс сорок, вода в реке холодная, с мерзлотки, на плотине оводы поедом едят, в огороде коза да куры пасутся. Свинью держали. Порой им сало по почте мать Ивана отправляла. Это уж потом стало трудно ей да бабке Ивана за хозяйством смотреть, так и перевели по одному всю живность. Свекровь сына-то часто звала в письмах приехать, навестить, а куда поедешь, ежели работы даже в соседнем городе нет никакой. И потом, куда бы пошла Татьяна? Галку надо было учить, опять же. Но свекровь и не настаивала, понимала. Сыну почем зря душу не рвала. Потом брат бабы Дуни у матери с сестрой поселился. Выгнала его дочь родная, квартиру не поделили, а ведь он ее вырастил, сам вскормил, когда жена его бросила. А все равно непутевая дочь вышла. Нашла себе такого же мужа, жадного, троих детей нарожали, а отца – на свалку. Вот тебе и детская благодарность. Вкалываешь, вкладываешься в них, вкладываешься, – а потом и стакана воды некому поднести будет.

Татьяна остановилась как-то у этой семейки один раз по пути в деревню мужа, Галку после летних каникул забирала. У нее тогда деньги из кошелька пропали. Ничего не сказала: не пойман – не вор, – но матери своей, когда с Галиной на следующее лето в деревню отправляла, посоветовала в гостинице переночевать. А у них еще лучше получилось: пару часов на вокзале поспали, – и в поезд. Так и наловчились с родственничками лишний раз не встречаться.

А только дядя Паша недолго у матери с сестрой пожил. Пару лет каких-нибудь. И осталась баба Дуня одна. Тут уж Иван не выдержал. Собрались они, забрали мать. Татьяна помнила, как причитала баба Дуня, укладывая чемоданы.

– Оставьте, мама, кому это все нужно.

– Ткань хорошая. Себе сошьешь что-нибудь или Галке, – отвечала свекровь.

За каждую ложку тряслась. Это Татьяна тогда по глупости думала, что от жадности. Баба Дуня щедрой душой оказалась, только все как-то исподволь смотрящей. По всему видно, что судит, а молчит, аж зло берет. Но дом они быстро продали. По сути, Татьяна и продала. Все заботы на себя взяла, Иван с матерью все нянчился. И с квартирой потом уже ее матери все быстро получилось. Когда переезжали, мать ее тоже за всем следила. Говорить еще толком после инсульта не могла, а жестами требовала, чтобы показали, что положили, а что нет, сама каждую вещь чуть ли не наощупь проверяла. Это потом уж, когда стали все раскладывать на новом месте, Татьяна поняла, что каждая вещь – это память. Сколько рассказов она наслушалась! Долго все прибирали.

А у бабы Дуни вещи все по чемоданам до сих пор лежали, как камни. Почти ничего и не достала, так только разве по праздникам откроет. Старается не стеснять. Стул и краешек подоконника в отведенной ей комнате заняла, да и только. «Галке тоже место надо, что положить куда», – говорила.

Татьяна вскинула голову, подставила лицо ветру. Иван убежал далеко вперед, но лыжня была круговая, и она решила просто развернуться и подождать его на финише.

~

Холодало. Небо было иссиня-прозрачное, а воздух пах свежестью. Пролетев мимо очередного кустика, Иван заметил заячий след. Ружье бы да лайку, но здесь охота была запрещена. Впрочем, он и не любил убивать зверюшек. Вот дядя Паша мастак был охотиться и грибы собирать. С раннего утра уйдет, а к полудню уже возвращается, и чтобы пустой – никогда такого не было. Дядя его и по дереву научил работать. Золотые руки были.

Лыжник впереди Ивана резко затормозил, и в воздух взметнулась снежная пыль. «Вот так и ты когда-нибудь осядешь вместе с пылью на деревьях, обнимешь фонарные столбы, прижмешься к домам… и будешь везде», – подумал Иван, чувствуя приятную боль в мышцах.

Тело оживало, наливалось кровью, как будто родился заново. «Хорошо», – произнес он, и, посмотрев на часы, повернул обратно. А то жена замерзнет, будет ругаться.

Они вместе дошли до машины, он расшнуровал ей ботинки, отряхнул снег с капюшона, лыж. Уставшая, но как-то по-другому, приятно, Татьяна, вернувшись домой, сходила в душ, пока муж был в гараже, и прилегла, слушая музыку. Сегодня даже грустные мелодии казались ей воодушевляющими. Она вспомнила, как они с подругой танцевали под них на дискотеке.

– Отстань, – спросонья отпихнула она руку мужа, очнувшись от дремотного сна.

– Ну и ладно, – сказал он – и ушел смотреть телевизор.

Она потянулась, посмотрела на часы. Пора было разогревать ужин, а то баба Дуня, небось, без них ничего не ела. Вредная в этом отношении, как ее мать. Та тоже есть не хотела есть одна. Хоть кусок хлеба, а с ней проглоти.

~

Баба Ира смотрела в окно, ждала, когда с кухни вернется Галина: та мыла посуду после ужина. На подоконнике скакал голубь. Дочь ее любила прикармливать птиц. Откроет форточку и сыплет им хлебушка. Весь подоконник изгадили уже. Но раньше она и сама так баловалась, а теперь боялась птиц. Сядут, прижмутся друг к дружку – это еще ничего, успокаивает, а, как станет их Татьяна кормить, дерутся, бьются грудью о стекло – страшно. Дурная примета. Хоть и глупо в приметы верить, всю жизнь вот не верила, сама, своим умом прожила, а теперь на