– Ты сегодня пораньше иди, – проследив за ее взглядом, обеспокоенно сказала бабушка Ира. – А то заметет.

– Ничего, не на работу. А снег я люблю, ты же знаешь. Весело.

– Принеси попить.

Ирина закрыла глаза и вспомнила, как в один год на праздники замело, и мужики спрыгивали со второго этажа в снег, ходили за хлебом. Всего остального в их доме на неделю хватило бы. Крепкая она была все-таки хозяйка. Умела гостей привечать. Ремонт последний и тот сама сделала. Ходила уже еле-еле, а обои наклеила. Не стыдно перед новыми хозяевами. Даже если на свои решат сменить, не скажут, что засранка какая жила.

Ладную она квартиру оставила, просторную, светлую, не то, что эта. Узкая, длинная. Туалет, правда, ближе, а ей это сейчас очень важно, но сердце к стенам новым не прикипело. Иной раз Ирина просыпалась среди ночи, и ей казалось, что привезли ее куда-то в незнакомое место. Это уж потом, пройдет время, очнется, вспомнит, сообразит. Совсем плоха стала, вот и из памяти выживает, а дети не верят, кричат: «Делай зарядку, шевелись, ведь можешь». А на нее иной раз такой столбняк находит, ничего не хочется, а иной раз соберешься, даже весело. Вот сама с кровати до кресла добираться стала, пусть и с помощью. До туалета, опять же, если ведут. Большое дело для души. Лежать-то под себя ей очень тяжело было. Прямо сил никаких нет. На ночь дети ее в памперс укладывали, чтобы не упала. А как она утра ждала, кто бы знал!.. Потому еще и радовалась, когда дочка или внучка ночевать оставались. Поговорить, посидеть подольше опять же можно было, и душа живая рядом. Трусихой она стала.

Вот баба Дуня – та ничего небось не боится. Одна на даче целое лето жила, ночевала одна, она бы так не смогла. А что той? Все знакомое, ноги ходят. Земля рядом. Свежий воздух.

~

– Мне бы какую ручку в ванной, сынок, – попросила баба Дуня. – А то ты ругаешься, что я за батарею хватаюсь, а мне по-другому не сесть, не встать. И умыться бы, тоже за что-то держаться, голова кругом.

– Куда же я тебе ее прикручу, мама, и как? У нас же плитка старая. Отвалится, упадет вместе с тобой, – сердито вздохнул Иван.

– А ты бы подумал как-нибудь, а? Ты у меня вон какой, головастый.

Она шутливо стукнула его сморщенным кулачком по лбу, провела ладонью по волосам.

– Седой стал. Что-то рано.

– Жизнь такая. Седина, она украшает.

– Молодой ты у меня какой.

– Ну что ты, мам.

Она промокнула глаза.

– Ты капли капала в глаза сегодня?

– Забыла.

– Опять? – рассердился Иван. – Сиди уж, сейчас принесу. Таблетки-то свои пила?

– Все выпила. И на вечер уже отложила.

«Кабы они помогали, таблетки эти», – подумала она про себя.

Иной день голова у нее болела так, что хоть помирай, и давление. Пластом лежала. Она вообще стала больше спать. Так оно вроде легче было. И голове, и душе. Походит, поработает, пыль подотрет, цветочки польет, и ляжет. Потом, перед их приходом, встанет. У нее теперь такая жизнь была: нет никого дома – и ее почти нет, есть – она уж старается посидеть с людьми, погреться у чужого тепла.

~

В последний день новогодних каникул Иван проснулся рано, не спалось ему в последнее время, мать жалел, жену жалел, себя. Как-то все круто выходило. И на работе кувырком. В начальники вышли новые люди, «новая формация», как говорили, и стали сокращать расходы. А за счет кого, спрашивается? За счет работяг. И нет, чтобы своими руками, зачем. Собрали инженеров, начальников цехов и говорят: так и так, на треть технический персонал надо сократить, мы подсчитали, что новая техника не требует… Много они там насчитали… Техника вообще ничего не требует, если не работает, а людей, знающих, мало осталось. Рассеялись, как пыль на ветру, по разным компаниям, понять можно. Каждый ищет, где потеплее. Но костяк старый пока остался. Тем и держались, что вместе.

~

Завтракали все вчетвером, на кухне, подвинув стол на середину. Обычно кто-нибудь из них выпадал из обоймы: то работа, то дела, то дежурства. Но если встречались, сидели дружно, без обид. Только посуду мыть никто не любил, это да. Вечером жена, уставшая после нервного рабочего дня, сразу уходила к себе в комнату – спать. Матери Иван работать не давал. Вот и выясняли они с дочкой, чья очередь.

– Ладно, иди, я сам сегодня помою, – сказал он в этот раз.

– Правда? Ладно.

Немного погодя он осторожно зашел в спальню, пристроился к жене, чмокнул в щечку.

– Чего тебе?

– Пойдем на лыжах, последний день праздников, належишься еще.

– Вот именно. Ты бы знал, какой у меня завтра тяжелый день! Совещание.

– У меня тоже. Вот и давай развеемся.

– Иди сам, – недовольно отнекивалась Татьяна.

– Одному не интересно, – Иван опять поцеловал жену, на этот раз в шею.

– Галку возьми, – посоветовала та.

– Она сказала, ей работать надо, а вечером к бабушке, – последовал быстрый ответ.

– Я могу сходить.

– Вечером уже холодно.

– Иди, мам, – бесцеремонно вмешалась в разговор дочь, входя в комнату. – Там собак не будет. А то помнишь, как ты лыжу на ровном месте сломала, собаку объезжая? Умора.

– Жалко ее было, – пояснила Татьяна. – Не давить же.

– Да она бы убежала, не дура, или тебя бы цапнула, – со смехом заметила дочь.

– Вот-вот, меня уж кусали, я тогда месяц на перевязки ходила.

– А еще говоришь, давайте заведем, – шутливо подцепила мать Галина. – Ремонт только сделали. Пропадут ваши обои. Нет, животные – это хитрые бестии, никогда не знаешь, что у них на уме.

– Ничего, мы тебе на свадьбу подарим, – подхватил тон дочери Иван. – Чтобы вам с мужем не скучно было.

– Не волнуйтесь, не заскучаем. А ты, правда, сходи с папой, а то он скучает.

Галина впрыгнула на тахту, подставив лицо солнышку.

– И вообще, вредно дома сидеть, сходи, а?

~

Так и уговорили они ее все-таки. И теперь Татьяна летела вниз под горку по пушистому снегу, не боясь выйти из удобно пробитой лыжни. Она любила снег. И отец, и мать ее в молодости много катались, мать даже выступала за район, ходила в лыжную секцию. Ивану нравился бег на лыжах, а она больше любила спокойную ходьбу после небольшой пурги, когда весь мир становится