Вот это да! Рэв говорит, что я скромная? Ну что же, у меня есть для этого все основания.

Сначала я ничего не говорю. Я даже не могу заставить себя вежливо улыбнуться. На лице застыла горестная маска.

– Думаю, мы едва ли обменялись парой слов, – в конце концов хрипло произношу я.

– А! – восклицает Лукас, и его плечи слегка опускаются. – Я не был уверен… Юность, да? Ха-ха.

Он смотрит на меня с надеждой, ощущая некоторую неловкость.

– Доброй ночи.

Во время поездки в Крукс по моим щекам текут слезы, которые я не в силах сдержать.

Вне всякого сомнения, Фэй сказала бы, что это позитивно – то, что я могу плакать. Но Фэй не пришлось обнаружить, что любовь всей жизни ее забыла.

– Вы же не знаете, что он любовь всей вашей жизни, – однажды сказала она с благосклонной улыбкой. – Сколько вам лет? Еще полно времени.

– Кэти и Хитклиф в «Грозовом перевале» знали. А они были детьми.

– Но посмотрите, чем это кончилось, – возражает Фэй. – Они оба умерли.

– Ну, это в конце концов случается со всеми, – заключаю я. Фэй объявляет, что наш час истек.

19

По крайней мере, теперь я знаю ответ.

Я сижу в горячей ванне, обхватив колени. Над головой на веревке висит добротное нижнее белье Карен, словно флажки. Меланхолия окутывает меня. Сейчас утро после вчерашнего разговора с Лукасом, и я все еще чувствую себя так, словно меня вывернули наизнанку.

Не хочу быть циничной, но тот, кто даже не помнит, был ли у нас, извините за грубость, половой акт (между прочим, Лукас Маккарти, у меня это было бы в первый раз), определенно не является любовью всей моей жизни.

Конечно, если он не притворяется, что забыл, а на самом деле знает, кто я. Но едва ли это лучше. Значит, ему становится дурно при одной мысли о том, чтобы обсудить тот факт, что мы когда-то были близки? В конце концов, этот парень не Рудольф Валентино[62].

Не знаю, почему мне так трудно с этим смириться. У меня было двенадцать лет, чтобы привыкнуть к мысли, что я ничего не значу для Лукаса Маккарти.

Нет, знаю. Это потому, что, хотя Лукас никогда не входил в мое тело, он не вылезал из моей головы.

И эта боль не оттого, что он сейчас такой желанный. Я не настолько легкомысленна. И не оттого, что своей улыбкой он все еще может разбить мне сердце. Нет, я влюбилась в него, когда он был тощим ботаником, застенчивым и нелюдимым, которого не замечали в школе. Он мне нравился, так сказать, в своем раннем варианте.

Никогда в жизни я ни во что так не верила, как в первый бурный порыв, который бросил меня к нему. Это был инстинкт, и я никогда ни на минуту не усомнилась в нем.

Но если Лукас не питал ко мне такие же чувства, если я заблуждаюсь насчет его ответной реакции, то никогда больше не смогу доверять своему суждению. Если мы не были влюбленной парой, то что же тогда это было, черт побери?

Я снова ложусь и созерцаю выкрашенные красным лаком ногти на пальцах ног, высунувшихся из пены.

Это финальный удар. Я и так уязвима из-за того, что мне скоро стукнет тридцать. Когда мне было двадцать, я считала себя гусеницей, которая превратится в бабочку. Девушка в розовом пальто, с расплывшимся макияжем и корнями волос, которые следует подкрасить, с пакетом чипсов в руках. Она едет с работы в ночном автобусе, и ее спрашивают, не фальшивые ли у нее груди. Нет, не о таком я мечтала.

Раньше или позже, Джорджина Хорспул реализует свой великолепный потенциал.

Но сейчас я медленно отпускаю эту надежду. Вспоминается та мрачная строчка в некрологе, в которой говорится, что в какой-то момент все пошло не так: «Печально, но этому не суждено было сбыться…»

Повторное появление Лукаса подтверждает это. Он стал другим. Я осталась прежней.

Я вытягиваю ногу из воды и провожу бритвой по икрам, проверяя, не остался ли случайный волосок.

Я сторонница моногамии, и мои отношения обычно тихо сходят на нет, а не кончаются взрывом. Один совет Клем насчет свиданий как-то вызвал у меня отстраненный интерес. Сейчас, вылезая из воды, я вспоминаю ее инструкцию о том, как следует вести себя, когда нанесен удар по чувствам.

– Любить себя – это радикально, – наставляла Клем нас с Джо. – Особенно когда мужчина отфутболил тебя.

Итак, если тебя бросили еще до второго свидания, или ты обнаружила, что была одним из семи вариантов, или твои сообщения прочитаны, но остались без ответа, Клем советует не вешать носа.

Вот ее рецепт: провести целый день, занимаясь исключительно собой любимой. Сходи в кафе и угостись маргаритой, соверши долгую прогулку, купи что-нибудь фривольное, что доставит тебе радость, закажи еду с доставкой на дом. Приобрети дорогущие шелковые простыни и лежи на них, как морская звезда, обнаженная.

– Восхищайся тем, какая ты потрясающая и как прекрасно проводишь время наедине с собой. И ни в коем случае не питай к себе отвращения, к чему нас принуждает это больное общество.

У меня не очень хорошо с финансами, но я могу накрутить белокурые волосы на большие бигуди, сделать маску для лица, сбегать на маникюр в салон через дорогу, купить соленую карамель. А еще потратиться на красиво изданный «Грозовой перевал», который я давно собиралась перечитать. И посмотреть, буду ли я теперь воспринимать эту книгу иначе.

Так я и поступаю.

Я угощаю Джемми сладким желтым перцем, по которому он сходит с ума, и выхожу, чтобы выпить горячего шоколада. Сажусь за столик у окна и наблюдаю, как сгущаются туманные сумерки зимнего вечера в свете уличных фонарей.

Отправляя в рот последнюю ложечку сбитых сливок, я решаю, что следует посетить Фэй. Мне нужно рассказать ей о том, что я снова увидела Лукаса. Я хочу, чтобы она сказала: несмотря на то что мою грудь сдавили тиски, это катарсис. Ты хочешь поговорить с ней, потому что больше никому про это не скажешь. А почему же?

Интересно, что чувствуют психоаналитики, когда снова появляются бывшие клиенты, у которых те же проблемы, что и прежде?

Нужно спросить у Рэва.

– Могу я поговорить с Фэй Уичерли? – спрашиваю я, поднеся к уху мобильник.

Я сейчас в тихой кухне, куда зашла, предварительно убедившись, что Карен нет дома. Изучаю свои блестящие ярко-красные ногти – своего рода гламурный вызов.

– Извините. Она здесь больше не работает.