Конохов непроизвольно подался назад, но пересилил себя и, стараясь сохранить спокойствие, чувствуя все же в голосе своем какую-то заискивающую предательскую дрожь, протянул ей деньги и сказал:

— Вы не кричите на меня, пожалуйста. Я не за водкой, а за сигаретами стою. И вообще, какое вы имеете право кричать на других?..

Но продавщица, по всей видимости, и сама уже догадалась, что зря накричала на него, хотя сдержать себя сразу не смогла. Молча взяв у Конохова деньги, она наклонилась над ящиком, пошебуршала в нем и, даже не выпрямившись еще как следует, не глядя в его сторону, не подала, а, будто милостыню нищему, выкинула на прилавок несколько пачек сигарет и сдачу.

«А если бы я сейчас рискнул у нее бутылку водки попросить, что было бы? — с веселым страхом подумал он, не обижаясь на издерганную и злую эту женщину и радуясь, что все обошлось относительно мирно. — Вот был бы шум! Не приведи бог, конечно…»

— Мне нужно десять пачек сигарет, — как можно доброжелательнее проговорил он, отодвигая от себя сдачу на край прилавка.

А продавщица, опять смолчав, уже не стала остервенело швырять ему недостающие пачки. И хотя в руки еще не подавала, но все-таки вроде бы полегче пустила их по прилавку да и лицом как будто чуть помягчела, словно с мороза в теплую избу вошла, что ли…

Конохов благодарно кивнул ей и, рассовывая по карманам шершавые пачки, нарочито неторопливо направился мимо притихшей очереди к выходу.

На магазинном крыльце, привалившись боком к перильцу, покуривал тот самый мужчина, которому не удалось купить водки.

Михаил Сергеевич вгляделся и узнал в нем того небритого мужика, который сидел в будке на автобусной остановке. Правда, был он теперь выбрит, хотя и помят с похмелья. Однако смотрел он на Конохова без подозрительной ожесточенности, с участием. Михаил Сергеевич подумал, что сейчас он начнет жаловаться на продавщицу, на бесчувственность ее сетовать, а мужчина и впрямь улыбнулся ему по-дружески и спросил:

— Ну, как, брат, не повезло, а?

— Да нет, все нормально.

— Это она перед бабами выпендривается, стерва… Мол, соблюдает и все такое… Ну, и перед дачниками тоже, бывает, характер свой показывает. А так у Тоськи нашей всегда пожалуйста. Хоть с утра, хоть с вечера… — Мужчина подмигнул, отчего веко у него на правом глазу как-то странно дернулось снизу вверх, как у курицы. — Давай-ка, брат, сдвоим с тобой, на пузырь скинемся, а?

— Чего-чего? — не понял Конохов.

— Ну, поллитру, говорю, давай на пару купим и выпьем с тобой, — пояснил мужчина.

— Нет, не могу. Мне идти далеко, спасибо… — Надорвав уголок пачки, Конохов вытряхнул сигарету, а мужчина, сбив щелчком пепел с окурка, поднес ему прикурить.

— А может, подумаешь? Тебе куда идти-то?

— Домой, разумеется. То есть в лесничество…

— А! Дак это ты, значит… Ну, тогда все ясно, — мужчина вроде тоже узнал Конохова и говорил с удовольствием, хотя словно бы и осуждая его за что-то. — Выходит, ты теперь у Лидки живешь. Мне давеча Пашка ейный повстречался, говорил, будто они квартиранта ожидают. Я на остановке еще подумал, что это ты… Значит, живешь себе там потихоньку… Ну, тогда, конечно, все ясно…

— И что же вам ясно? — настороженно поинтересовался Конохов, почувствовав внезапную перемену в настроении собеседника, вновь возникшую враждебность и подозрительность. Не нравился ему этот разговор, очень не нравился. — И почему вы ее Лидкой называете? У нее ведь и отчество есть, и фамилия…

— Ну, так та, брат, фа-ми-лия! — растягивая слова, сказал мужчина. Он презрительно хохотнул, сплюнул окурок, растер его на досках и назидательно поднял указательный палец. — Это еще как сказать! Слыхал, как в том анекдоте? В случае чего бить-то будут по морде, а не по фамилии, понял? У них сектант один церковный когда-то квартиру снимал. Мужик хотя и больной был, зато крепко пьющий. Дак и он тоже долго там не высидел, сбежал от них в одночасье. Разве ж после того к ним кто-нибудь пойдет? Это надо всю свою нервную систему заново перепаять, каждую жилочку, чтобы можно было с ними в одной избе находиться… А ты мне толкуешь — фамилия!

— А какое отношение это имеет ко мне? И при чем тут какой-то пьющий сектант? — Конохов в недоумении пожал плечами и пошел было с крыльца, но мужчина, откачнувшись, ступил от перильца и загородил ему путь.

— Да ты, брат, погоди, не торопись, — со значением сказал мужчина, цепко удерживая его за рукав пиджака. — Я тебе сейчас все объясню. А там ты уже сам подумай, что о тебе потом люди станут говорить. Ты погоди… Вот, значит, посоображай… Мужик ейный при немцах то ли старостой, то ли полицаем был. Понял? Не в наших краях, конечно, нет… Будто во Псковской области где-то или под Новгородом… А как наши начали, те места освобождать, он оттудова дёру задал. Сперва вроде в экспедицию устроился, по Северу бродяжил, гопничал, а когда порешил, что все улеглось, к нам заявился. В колхозах-то здешних на ту пору, сам понимаешь, мужиков, считай, и вовсе не было. Да ведь и хрен же его знал, кто он такой! Сам пришел — и лады… Мужик он был оборотистый, тертый. Вот и назначили его бригадиром в рыбную бригаду. Ловили у нас тогда тут на озере… А зимой он, значит, к Лидке и подвалился. Правда, все путем у них было, в сельсовете записались честь по чести… Он всю дорогу на доске Почета висел. На совещаниях да на собраниях его рядом с районным начальством в президиумы сажали. Ну, и она, выходит, при нем тоже вроде бы на виду… Это уже Пашке ихнему годков восемь было, когда поехали они в город. Ему, видишь ты, мотоциклу потребовалось, а ей барахлишка кой-какого подкупить. Пошли они на базар — он, говорят, как чувствовал, не хотел идти-то, — а его там, на базаре, бац — и опознали! Понял? Потом суд был во Пскове, по телевизору передавали… Сам-то он вроде бы не так чтобы очень уж зверствовал. Ему пятнадцать лет дали. А тех двоих, на кого он потом показал, дак их, значит, обоих к расстрелу… Люди-то, брат, они все помнят, кто да что! В общем, Лидке после суда того никакого житья в деревне не стало. Все тут ей припомнили: как она начальство рыбой кормила, как тес им по блату выписывала… Да-а… Раньше-то как у нас было? Нагрянет какая комиссия, обязательно к ним на постой определяют. Или из газеты