«Мне шлют письма едва ли не каждую неделю – хотят написать мою биографию, – жалуется она Корку. – Я говорю: “Нет, я пока еще не умерла”, да и потом – эти люди ничего ведь не знают о моей жизни…»

В конце 1965 года, когда «Автобиография» практически написана, Агата не скрывает своей радости:

«Я рада, что если я теперь умру, то мое собственное жизнеописание опередит то, что напишут обо мне другие».

Только одному биографу Кристи пошла навстречу, и то лишь потому, что Гордон Рэмзи, президент американского издательского дома «Dodd, Mead & Co.», предложил, что напишет не биографию Агаты, а нечто вроде общей оценки ее жизни и творчества. И написал небольшую книжку «Агата Кристи: хранительница тайны», которая вышла в Нью-Йорке в 1967 году, а в Лондоне двумя годами позже.

ЮНЕСКО объявляет, что Агата Кристи – самый продающийся автор из всех, пишущих по-английски; ее книги издаются тиражом 400 миллионов экземпляров на 50 языках, в 105 странах. В Советском Союзе – в том числе. У нас для Агаты Кристи делалось исключение, хотя и ее до перестройки переводили довольно мало, от случая к случаю. К детективам в СССР относились не слишком хорошо – в самом деле, чему «Простое искусство убивать», как назвал классик «крутого детектива» американец Рэймонд Чандлер свое программное эссе, может научить молодое поколение страны победившего социализма?

В 1970 году, на восьмидесятилетие, Агата Кристи делает себе великолепный подарок: заказывает свой портрет, и не кому-нибудь, а Оскару Кокошке. Именно портрет, а не фотографию. На шестидесятилетие она сфотографировалась в фотостудии известного фотографа, и, хотя потом шутила: «Он вывел мне все веснушки», очень расстроилась, жаловалась, что теперь у нее комплекс неполноценности, что с такой внешностью ей самое место в доме престарелых. И объявила Корку, что «отныне с фотографиями покончено: не хочу больше испытывать унижение и страдать».

В продолжение восьми двухчасовых сеансов Агата в нетерпении – ее любимый жест – отбивает дробь артритными пальцами по ручке кресла, в котором позирует, а художник то и дело откладывает кисть и прикладывается к литровой бутылке виски. На портрете, как и на фотографии двадцатилетней давности, Агата, увы, выглядит старше своих лет (еще старше!), и – смешная подробность – чем-то похожа на живописца, который ее запечатлел. Заказчице портрет, тем не менее, понравился – во всяком случае, больше, чем фотографии.

«По крайней мере, меня ни с кем не спутаешь, – пишет она Корку. – Кокошка пришел в восторг от моего носа – “такой он у вас большой и значительный”. Кинозвёзды стараются уменьшить свои носы – я же нисколько не стыжусь своего славного римского носа».

В 1971 году, за пять лет до смерти, Агата удостаивается титула Кавалерственной дамы Британской империи; титула баронета, причем за четыре года до жены, удостоен и Макс – теперь он автор авторитетного археологического исследования «Нимруд и его останки» (1963) и профессор, причем не Лондонского университета, а Оксфорда, своей alma mater. Попечитель Оксфордского университета и Британского музея, он читает лекции и ведет исследования в оксфордском колледже Всех душ.

С карьерой у профессора Мэллоуэна всё в полном порядке, а вот со здоровьем – не совсем: осенью 1962-го Макс переносит первый инсульт, по счастью, не тяжелый, а спустя пять лет, осенью 1967 года, – второй. Удар с ним случился прямо на лекции в Персии, однако Мэллоуэн, превозмогая головную боль, опустился на стул, дочитал лекцию до конца, и только после этого дал отвезти себя в больницу. Вот что значит любить свое дело!

Несмотря на тяжелую болезнь, Макс, как и в молодости, – любитель быстрой езды. Скорость он превышает постоянно, можно сказать, принципиально, особенно с 1971 года, когда Мэллоуэны обзавелись «мерседесом». Первое, что он сказал, попав однажды в аварию, было: «А зато сколько впечатлений!» Когда за рулем не он, а его водитель, Макс постоянно нервничает: «Почему ползем, как черепаха?! Нельзя ли побыстрей?!»

В том же 1971 году Агата Кристи получает письмо из Музея восковых фигур мадам Тюссо: с нее хотят снять мерку для создания восковой статуи – и это тоже большая честь: в этот музей, куда по сей день стоят многочасовые очереди, попадают только самые знаменитые.

Мэллоуэны не молодеют, но на месте не сидят. То они на своем любимом Ближнем Востоке – раскопки Макс после инсульта больше не ведет, но в Ираке, Сирии и Иране они с женой бывают регулярно. То они, меломаны, едут на ежегодный Зальцбургский фестиваль послушать «Волшебную флейту». То вместе с внуком (Мэтью – выпускник Оксфорда, сотрудник издательства «Penguin»; как и бабушка, любитель оперы) отправляются летом 1962 года в Байройт, вотчину Вагнера. То путешествуют по Швейцарии (лето 1966 года), и Агата требует от дочери, чтобы та не пересылала ей в «этот горный рай» писем:

«Шли мне письма только в случае крайней необходимости! Отсутствие писем – самая большая радость в жизни!»

На отсутствие интереса к себе Агата не жалуется и за границей: и в Байройте, и в Зальцбурге за ней тянется длинный хвост поклонников: «Нельзя ли автограф?» Можно, но только утром, с десяти до одиннадцати – так решил, пожалев живого классика, сердобольный хозяин гостиницы в Байройте.

В этом же году, осенью, Мэллоуэны вновь отправляются за океан, где на этот раз проведут почти полгода. Агата сопровождает мужа, совершающего лекционное турне. Макс читает лекции не только в Гарварде, Принстоне, Йелле, но и по всей стране – в Вашингтоне, Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии, в Техасе и Калифорнии. Причем за немалые гонорары: знает себе цену, да и «деньги на земле не валяются». В записной книжке Агаты тех лет можно найти немало любопытных и забавных наблюдений касательно американской университетской жизни.

«Все профессорские жёны здесь (в Принстоне. – А.Л.) очень славные, сказочно богатые, на лекции ходят в вечерних платьях и белых перчатках. И при этом все как один ужасно старые и больные: жёны еле ноги волочат, мужья с постели подняться не в состоянии. С кем ни поговоришь, либо глухи как пень, либо паралитики, либо слепые. Одна очень милая девяностолетняя старушенция со слуховым аппаратом, почти совсем слепая, отправилась вместе с нами на лекцию Макса – и всё время норовила поддержать меня за локоть, чтобы я не упала. “Ну конечно, я ничего не вижу на экране, только свет и тень, да и слуховой аппарат у меня ни к чёрту – я ничего не слышу, но, знаете, не отставать же от жизни, – сообщила она мне. И добавила: – Вы бы накинули пальто, а то простудитесь”».

Кстати о слуховом аппарате: за несколько лет до американского турне Агата Кристи сподобилась наконец начать лечиться от глухоты. И настроение сразу поднялось: «Какой же у меня чудесный доктор! Слышу, как тикают часы, как звонит телефон! Чудеса!»

Агата, американка по отцу, влюбилась в Новую Англию; любуется пурпурными осенними красками Вермонта, хвалит Остин, сравнивает его с Багдадом, ругает «разваливающиеся на ходу» поезда, которые останавливаются «у каждого столба».

«Из окна, когда едешь в таком поезде, – вспоминала Агата, – ничего не видно, окна мыли последний раз в прошлом веке».