Шрифт:
Закладка:
— Я должен тебе кое-что сказать. — Как и все дети Гогарти, но не их родители (у них в семье давно прижилась шутка о тайном романе Грейс с молочником), Киран — голубоглазый, с длинными телячьими ресницами.
— Пика и Чу умерли.
Киран начинает плакать сразу же, так быстро, что это кажется неправдоподобным — как будто Кевин нажал кнопку с надписью «горе». Узкие плечики поникают, слезы текут по лицу ручьем.
— Мне очень жаль, — говорит Кевин. Он крепко обнимает своего мальчика, и, к его удивлению, у него самого в горле застревает твердый комок. Он сглатывает. Его все это тоже выбило из колеи.
Кевин уже поклялся самому себе никогда больше не звонить и не писать Роуз Берд, и с тех пор не писал. Нет, он не такой, это все чепуха, и с этим покончено. Да и было-то всего несколько несчастных поцелуев (пусть и весьма эротичных, полных страсти и предвкушения). И все же — этих поцелуев не должно было быть, и есть еще более серьезные границы, которые нельзя переступать — и он не переступит. (Тем не менее через два часа он будет чувствовать себя раздавленным и выпотрошенным, когда получит от нее сообщение: «Может, встретимся? Я буду милой, обещаю», и заставит себя молча удалить его — и еще одно, и еще.)
Кевин гладит Кирана по спине и бормочет слова утешения. Как сын женщины, которая никогда не относилась серьезно к его душевным страданиям (скажет расстроенному сыну: «Все пройдет!», похлопает по попе — и гуляй), Кевин старается помнить, что в таких делах нельзя торопиться.
— Знаешь, — говорит он, — мне кажется, Пика и Чу прожили довольно счастливую жизнь, насколько я могу судить. Веселились до упада, я бы сказал, хотя умом и не отличались. Помнишь, они все время плавали кругами — только поплавают и тут же забывают, и уже опять один другому кричит: «Слышь, чувак, у меня идея! Давай поплаваем кругами!»
— Папа! — укоризненно говорит Киран, улыбаясь сквозь слезы.
— Дурилки, что с них взять! Нет, но главное — они всегда были вместе. Это же хорошо, когда у тебя есть друг. А потом приходил ты и делал их мир еще лучше — им ведь для этого много не надо, достаточно бросить горсть вонючего корма в аквариум. Они жили счастливо, — говорит Кевин и, не подумав, ляпает: — И умерли в один день.
Он тут же морщится, но сын словно бы не замечает его оплошности.
Киран отрывает голову от груди Кевина и спрашивает:
— Ты правда так думаешь?
— Правда.
— Они уже никогда не оживут.
— Нет, — говорит Кевин и, помолчав, добавляет: — Но они будут вместе на небесах.
Ему немножко неловко: он ведь сам уже много лет не верит ни в рай, ни в религию, ни в Бога, ни во что такое, но родительский долг вынуждает его рассказывать все эти небылицы.
— Привет, мама, — говорит Киран.
Кевин не слышал, как она вошла, но вот она, его жена — идет к ним, даже не сняв пальто.
— Что случилось? — спрашивает она, подходя к Кирану.
Кевин показывает глазами на аквариум, где плавают две рыбьи тушки.
— О нет. Как жаль. Бедняжка.
Киран забирается матери на руки, и она медленно качает его. Кевин находит эту картину чрезвычайно трогательной. Он испытывает сильное искушение выложить ей все, ведь он всегда ей обо всем рассказывал, только благодаря этому события становились по-настоящему реальными. Если бы он только мог рассказать Грейс о Роуз!
Киран садится.
— Можно мы их в саду похороним?
— Думаю, лучше похоронить их в море, — говорит Кевин. — Вернем их домой. Может, ты хочешь, чтобы мама сказала несколько прощальных слов?
— Нет, лучше ты, — говорит Киран.
— Правильно, — отзывается Грейс, но Кевин замечает, что по ее лицу скользнула мимолетная тень.
— Нет, — возражает Кевин, исходя нежностью к жене, его ни о чем не подозревающей жертве. — Мама все время произносит речи. Никто лучше ее не скажет, ты уж мне поверь.
Гогарти уже потеряли счет гуппи, которых смыли к унитаз за все зги годы. И, хотя этот ритуал кажется несколько циничным, детей он неизменно трогает до слез. Стоящий сейчас над унитазом Киран — не исключение. Однако жизнерадостная, как и у остальных детей Гогарти, детская натура берет свое, и к вечеру он уже вовсю играет на ноутбуке, не проявляя никаких признаков меланхолии.
— Есть новости из «Старджар»? — спрашивает Грейс, когда они уже ложатся спать.
Рассказывая о своем эпически пролюбленном собеседовании, Кевин предпочел утаить часть информации. Выпустил некоторые ключевые детали, в том числе то, как зачем-то попросил еще одно печенье перед уходом — этот неловкий момент до сих пор преследует его.
— Пока ничего.
— Что ж, если они тебя не возьмут, значит, они идиоты, — говорит Грейс и гасит свет. Кевин, отгородившись от нее спиной, будто стеной, прокручивает экран своего телефона. Грейс прижимается к нему сзади, нащупывает под одеялом его бедро и проводит по нему пальцами. Кевин замирает и… не отвечает. Не может ответить. Не может. Это ужасно.
Наконец, платонически сжав его плечо, она сдается и отодвигается на свою сторону кровати.
25
Батареи центрального отопления в Маргите, включенные недавно за бешеные деньги, чтобы произвести впечатление на Сильвию и К°, гудят вовсю, однако в доме все равно зверски холодно. Милли включает духовку на максимум и оставляет открытой — пусть хоть одна комната прогреется к запланированному в последний момент приходу Сильвии.
Позвонив в дверь, чего обычно никогда не делает, Сильвия молча отдает Милли ключ.
Это я во всем виновата, — говорит она.
— Вот уж нет. Не вы, а я.
— Я должна была сказать Кевину правду.
— Нет. Это же я вас умоляла не говорить.
— Как он вообще узнал? Я думала, нам нечего опасаться.
— Брат матери его друга работает в гараже, — вздыхает Милли. — Дублин город маленький.
Сильвия говорит:
— Я просто хотела попрощаться и поблагодарить. Я буду очень скучать по работе с вами. Никогда в жизни у меня не было такого классного босса.
— Это не Кевину решать. Я все улажу. Проходите, садитесь.
К ужасу Милли, глаза Сильвии наполняются слезами. Милли никогда не видела, чтобы ее компаньонка поддавалась отрицательным эмоциям. До сих ее настроение варьировалось в рамках приподнятого, от восторженного
