как подать сигнал: кинуть камешком в окно. Правда, они не учли, что камешков на территории кампуса днем с огнем не найдешь, и Шону пришлось бросать тяжелый серебряный брелок с надписью «Billabong». Увы и ах — уже и полночь прошла, а звона в стекло все не было. Эйдин лежала неподвижно и напряженно вслушивалась, но вокруг было тихо. Когда она уже задремала, уронив голову на влажную от слюны наволочку, ее разбудил отдаленный дребезжащий звук — но слишком отдаленный. Все еще в полусне Эйдин сообразила, что Шон попал в другое окно, у кровати ее соседки, Кэролайн. Кэролайн была девица нервная, склонная к астматическим приступам и ипохондрии, особенно в те дни, когда в расписании стояла физкультура. Зато спала она крепче всех в комнате 2А, так что можно было не волноваться.

С бешено колотящимся сердцем (Шон ведь наверняка возлагает на эту ночную встречу какие-то новые ожидания) Эйдин встала на кровати во весь рост и выглянула в окно. Смущенно помахала Шону Гилмору — он топтался внизу в своих говнодавах и в кожаной куртке, дрожал всем телом и дышал на руки, чтобы согреться. Эйдин жестом показала ему, чтобы шел к двойным дверям, и бесшумно проскользнула вниз по коридорам и двум лестницам в одной белой футболке и пижамных штанах. Она долго думала, надевать ли бюстгальтер. Он ей, конечно, не нужен — собственно говоря, никогда не был нужен, но вдруг Шон решит, что без него Она выглядит как шлюха? Но с другой стороны — не странно ли, что девушка спит в лифчике? Да и догадается ли Шон вообще, есть он на ней или нет? В конце концов решила все-таки надеть: уж лучше пусть Шон считает ее странной, чем распутной.

Эйдин прокралась в кабинет Бликленд, чувствуя, как страх щекочет в животе, будто струйка газа, и сняла с крючка ключ от входной двери. На брелоке был выгравирован девиз: «Честь, лидерство, отличная учеба». Видела бы ее сейчас Бриджид! Самый улетный парень из всех, каких она только встречала в жизни (не считая Чёткого), приехал через весь город среди ночи, чтобы увидеть ее!

— Привет, — сказал он.

Это был незабываемый момент. Никакие хайку, лимерики, верлибры, новеллы, сообщения и твиты, какие только могла сочинить Эйдин Гогарти, ни за что не передали бы его великолепие с такой силой, как это единственное слово и сам факт, что этот парень стоит перед ней — с распущенными, как у маньяка, волосами, в выцветшей хипстерской футболке с надписью «Black Betty» под кожаной курткой, с бледным шрамиком над густой бровью, похожим на белого червячка, с какими ее брат ходит на рыбалку. Уже одного этого хватило бы, но ее ждало еще кое-что.

— Давай в следующий раз вытащим тебя через окно, как Рапунцель.

Он уже думает про следующий раз! И тогда она храбро взяла его ледяную руку в свою. Шон поднес ее пальцы к губам и галантно поцеловал. Неужели это происходит с Эйдин Гогарти наяву, прямо здесь, у входа в жилой корпус школы Миллбери? А потом Шон стал целовать ее в губы. До сих пор туда еще никто не проникал, если не считать рыхлого недоверчивого дантиста, который, кажется, вечно подозревал ее в том, что она не пользуется зубной нитью. Сначала острый язык Шона угрем скользнул ей в рот я заметался туда-сюда, словно заблудился. Это было нисколько не похоже на те сотни поцелуев, которые Эйдин видела на экране — там все начиналось с легких прикосновений и только потом переходило во что-то более глубокое. А язык Шона все пытался пробиться дальше, он был какой-то торопливый, и Эйдин стояла, неловко разинув рот и не зная, как отвечать. Она чувствовала себя глупой и неопытной, боялась попасть куда-нибудь не туда, и поначалу так и вышло: ее язык ткнулся в уголок его губ, а потом — мокрый, неуклюжий — в ложбинку под носом.

— Здесь нельзя. — проговорила она и провела Шона через комнату отдыха, стесняясь этой детской обстановки, особенно унизительного списка правил поведения в корпусе, написанного на доске. Они вошли в большую кладовку, где мисс Пэкер, приветливая школьная уборщица, которая всегда встречала Эйдин улыбкой и говорила: «Храни тебя Бог», держала свои швабры, метлы и тряпки. Проход между полками был достаточно широкий, чтобы сесть рядом на полу, спиной к стене — не слишком удобно, но сойдет.

Они снова начали целоваться. Теперь язык Шона стал поспокойнее: он уже неспешно бродил во рту Эйдин, исследовал его. Это было в точности так, как Эйдин себе представляла, и в то же время совсем не так. Она стала целовать его в ответ, все увереннее и увереннее. Вскоре они уже с трудом переводили дыхание. Эйдин мужественно пыталась осмыслить происходящее и отогнать от себя видение, раз за разом навязчиво всплывавшее в мозгу: как в кладовку вламывается Бликленд, да хотя бы и добродушная толстуха Пэкер. Она стала тревожно припоминать, куда же дела ключ — оставила в двери или в карман сунула? Решив не давать себе много времени на раздумья(она до смерти боялась, что Шон не проявит интереса или, того хуже, разочаруется), она прервала поцелуй и положила руки Шона себе на грудь поверх рубашки. Подумала: «Как два пакета со льдом», — и хихикнула. Шон тут же убрал руки.

— Извини, — сказала Эйдин.

— Это ты меня извини.

Они сели. Эйдин вдруг пришла в голову дикая мысль — сунуть руку ему между ног. Любопытно, на что это похоже на ощупь — на мягкую сосиску? Или на тонкую палочку, вроде тех, что всегда валяются вдоль берега во время отлива, тех, что бросают собакам, чтобы приносили по команде? В темноте ей был виден только силуэт Шона. Она почувствовала, как его рука мягко коснулась ее волос.

— Я сегодня видел твою бабулю. Мы принесли ей обед.

— «Бабулю», — передразнила Эйдин, чувствуя, как идет кругом голова. — У тебя американский акцент.

— Бедная Милли Гогарти. Знаешь, мне ее жалко — все время одна в этом доме:

— Я знаю, мне тоже. Но она способна кого угодно довести до бешенства.

— Она мне чем-то маму напоминает. Как в тот раз, помнишь, какую она пургу несла? Вот и мама была такая же.

— Ты, наверное, по ней скучаешь.

Шон не ответил, и Эйдин добавила:

— Бабушка, конечно, двинутая на всю голову, но зато добрая. Однажды мне позарез нужны были деньги, чтобы купить билеты на концерт Чёткого…

— Опять ты про этого долбодятла!

— А вот такие словечки у тебя без акцента