Припарковав пикап, Джет с кофе в руке отправился дальше пешком. На траве блестела роса, на крылья его самолета падали первые теплые лучи солнца.

На всякий случай еще раз позвонив Броку, который сказал, что в Русалочьей бухте спокойно, Джет забрался в кабину.

* * *

Положив на колени заряженный дробовик, Мьюринн наблюдала, как над океаном занимается рассвет. Всю ночь она просидела, рассеянно покачиваясь в дедовом кресле-качалке и думая о Трое.

О своем сыне.

Дрожь снова пробежала по ее телу, и она положила руку на живот.

Двое детей: сын и дочь.

Ее глаза вновь наполнились влагой. Но вместе со слезами пришла злость, глубокое ощущение предательства. И так было всю ночь. Волны опьяняющего ликования накатывали на нее, чередуясь с пронизывающей до костей печалью от ощущения потерянного времени, которое она могла провести с сыном. Было мучительно больно.

Одно Мьюринн знала точно: несмотря на все ссоры, стычки и конфликты с Джетом, он был – и всегда будет – отцом ее сына. И она ни за что не покинет Сэйв-Харбор.

Она намерена родить дочь здесь, вырастить девочку в этом городе и наблюдать, как мужает ее сын, – если придется, на расстоянии.

Она будет руководить газетой. Будет матерью. Будет выращивать овощи в огороде и показывать дочери, как собирать моллюсков, как когда-то показал ей Гас.

И она не позавидует тому, кто попытается отнять это у нее сейчас.

Потому что, как бы ни была обижена Мьюринн, Джет совершил невероятно смелый поступок, забрав своего ребенка и воспитывая его в одиночку. В этом был он весь! У него твердые ценности и принципы, которыми он не был готов поступиться. И еще Джет дорожил семьей.

Затем она подумала про Адама Ратледжа, и сердце сковала ледяная тревога. Он тоже был членом семьи. Но она должна верить, что Джет поступит правильно и справедливость восторжествует.

Мьюринн была вынуждена верить в него. Даже если разрыв между отцом и сыном означал, что они с Джетом никогда не смогут быть вместе.

Наконец, ее сморила усталость. Она смежила веки и провалилась в сон.

Лицо Мьюринн нежно согревало солнце, когда ее внезапно разбудил шум в коридоре. Кто-то был внутри дома. Сердце испуганно екнуло, и она подняла дробовик.

– Кто здесь?

– Это всего лишь я, Мьюринн. О боже, дитя! Опусти ружье. Что, скажи на милость, тут происходит?

– Миссис Уилки? – Мьюринн сглотнула, еще плохо соображая. – Я… ничего. Просто мне… – Она смущенно усмехнулась. – Мне приснился дурной сон.

Старуха нахмурилась и хмыкнула.

– Это все будущий ребенок! Гормоны могут сделать с тобой и не такое. У меня самой никогда не было детей, – сказала она, ставя корзину на кухонный стол. – Но когда моя сестра Маргарет была беременна моим крестником, ей постоянно снились кошмары. Ромашковый чай – единственное, что ей помогало. – Миссис Уилки постучала по своей корзине и тепло улыбнулась: – Я принесла тебе на завтрак несколько оладий, испеченных в моей дровяной печи. И клубнику – свежую клубнику из сада Гаса.

Достав из корзины букетик маргариток, она вытряхнула из медной вазы старые цветы наперстянки и поставила на их место новые.

Миссис Уилки оставила входную дверь открытой настежь для нового утра, и морской бриз принес внутрь нежное тепло. Мьюринн нервно взглянула на дверь. Она знала, что снаружи дежурит телохранитель, однако внезапно ее охватили смутные опасения.

– Я заварю тебе ромашкового чая, дорогая. Это будет полезно и для твоих нервов, и для ребенка. – Миссис Уилки прошаркала на кухню и взяла одну из баночек с чаем, которые Гас держал на полке. – С несколькими веточками мяты. Тебе ведь в детстве нравилась эта смесь, помнишь? Летом я, бывало, делала для тебя холодный чай.

Мьюринн чувствовала себя как во сне, словно не могла поверить, что все эти события действительно произошли, что она спала в кресле-качалке с ружьем в руках. И что эта женщина только что вошла в ее дом с корзиной, принеся цветы и завтрак. Возможно, она просто перегрелась на солнце, пока спала.

Тем не менее казалось странным, что миссис Уилки не спросила про ружье. И ни словом не обмолвилась о телохранителе перед домом.

– Я… я бы хотела чаю. Спасибо! – Мьюринн встала на ноги, приставила ружье к стене и потянулась. Ее не только мучила жажда – она ужасно проголодалась.

На ветру зазвенели китайские колокольчики, и Мьюринн вновь взглянула на открытую дверь.

– Вы видели кого-нибудь снаружи?

Миссис Уилки подняла глаза:

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

Мьюринн нахмурилась. Интересно, что случилось с телохранителем, которого прислал Джет? Возможно, он где-то затаился или же ушел с восходом солнца. Что было крайне странно…

– Все в порядке, дорогая? – спросила миссис Уилки, озабоченно наморщив лоб.

– Да, конечно. Вы составите мне компанию за завтраком? Я была бы рада!

– Разумеется, дорогая. – Миссис Уилки потянулась еще за одной фарфоровой чашкой. – Но только не ромашковый чай… – усмехнулась она. – Мне в моем чае нужен кофеин! – Она насыпала в еще один маленький чайничек другую смесь трав, залила кипятком и поставила оба чайника на стол.

Чай был хорош, но совсем не такой, каким его помнила Мьюринн. Возможно, потому, что во рту у нее пересохло от вчерашнего избытка адреналина. Она отхлебнула из чашки, наблюдая, как миссис Уилки намазывает маслом оладьи. При каждом движении яркая цыганская юбка колыхалась вокруг ее ног. Ее длинные седые волосы были собраны в пучок на затылке и перехвачены пестрой косынкой. Было в ее облике нечто успокаивающее, расслабляющее. Не менее расслабляло и приятное теплое ощущение, как будто начинавшее вытекать наружу через ее грудь, ее тело. Мьюринн с легким удивлением обнаружила: чай действует быстро… Даже слишком быстро! В ее мозгу прозвучал слабый шепоток страха, но она не смогла полностью обуздать эту мысль. Ее разум затуманивался. Затем она услышала за дверью голоса – мужской и женский.

Мьюринн взглянула на миссис Уилки, и ее зрение внезапно затуманилось.

Миссис Уилки смотрела на нее в упор: улыбки как не бывало.

– Вы… вы слышали… что…

О боже, она не могла говорить! Ее язык распух и едва ворочался во рту.

Она попыталась поднять руку. Та была тяжелой, как будто Мьюринн пыталась двигаться сквозь густой сироп. Сердце пронзила паника, но она, похоже, была не в состоянии на нее отреагировать, не в состоянии трезво соображать.

– Миссис… Уилки…

Та ничего не сказала.

У Мьюринн закружилась голова. Она искоса взглянула на миссис Уилки, и цыганская юбка превратилась в размытое пестрое пятно.

На столешнице позади нее лежали фиолетовые цветы наперстянки. Такие красивые! Манящие… как яд. До Мьюринн внезапно дошло: наперстянка содержит дигиталис. Действующее вещество того самого лекарства, которое принимал Гас.

Много лет назад дед сказал Мьюринн, что высушенные листья наперстянки легко спутать с окопником. Он любил пить окопник для здоровья. «А вот наперстянка вмиг остановит твое сердце», – пояснил тогда Гас.

Мьюринн попыталась заглянуть миссис Уилки в глаза, чтобы понять, что происходит. Но все расплывалось, как будто вокруг старухи мерцал размытый ореол. Миссис Уилки разбиралась в травах! Она готовила для Гаса чайные смеси.

И вполне могла подсыпать в них наперстянку.

И еще миссис Уилки только что упомянула о ребенке своей сестры Маргарет. Маргарет была замужем за стариком Генри Мораном. А сыном Маргарет – крестником