– То есть?

– Неужели непонятно, Джек? Если в твоем распоряжении вечность, то теория вероятностей работает безотказно. Если в твоем распоряжении вечность, рано или поздно случаются все возможные комбинации. Должно случиться, если существует такая комбинация. Я утверждаю, что в вечности случается все, что может случиться! – Его синие глаза сверкали бледным пламенем.

Я был ошарашен.

– Думаю, вы правы, – пробормотал я.

– Прав? Разумеется, прав! Математика не лжет! Ты понимаешь, что из этого следует?

– Ну… что рано или поздно все должно случиться.

– Ба! Будущее имеет бесконечное число вариантов. Мы и представить себе такое не можем. Но Фламмарион[19] незадолго до смерти указал, что прошлое также бесконечно. И поскольку в вечности обязательно случается все, что может случиться, из сказанного следует, что все это уже должно было когда-нибудь случиться!

Я рот раскрыл от удивления.

– Постойте минутку! Я не вижу…

– Элементарно! – прошипел профессор. – Остается лишь вслед за Эйнштейном предположить, что искривлено не только пространство, но и время. После бесчисленного множества эпох все повторяется, потому что должно повториться! Об этом говорит теория вероятностей. Прошлое и будущее – одно и то же по сути, потому что все, что должно случиться, однажды уже случилось. Успеваешь за моими логическими рассуждениями?

– Почему… Да. Но что это нам даст?

– Деньги! Деньги!

– Что?

– Слушай. Не перебивай. Если учесть, что в прошлом, должны были произойти все возможные комбинации атомов и обстоятельств… – он выдержал эффектную паузу, затем внезапно ткнул в меня костлявым пальцем, – ты, Джек Андерс, представляешь собой одну из возможных комбинаций атомов и обстоятельств. Возможную, потому что ты существуешь в данный момент!

– Вы хотите сказать… что когда-то я уже существовал?

Профессор только фыркнул.

– А ты хорошо соображаешь! Да, когда-то ты уже существовал и будешь существовать еще не раз.

– Переселение душ! – сглотнул я. – Это ненаучно.

– В самом деле? – Он нахмурился, словно собираясь с мыслями: – Поэта Роберта Бернса похоронили под яблоней. Когда через годы его останки решили перезахоронить среди великих людей, покоящихся в Вестминстерском аббатстве, ты знаешь, что нашли на месте захоронения? Знаешь? – профессор почти кричал.

– Мне жаль, но я не знаю.

– Они нашли корень! Корень с шишкой вместо головы, с отростками вместо рук и ног и с маленькими корешками вместо пальцев. Яблоня съела Бобби Бернса, а кто съел яблоки?

– Кто… что?

– Вот-вот! Кто и что? Субстанция, бывшая некогда Бернсом, оказалась внутри шотландцев – детей и крестьян, внутри гусениц, пожравших листья дерева и ставших затем бабочками, которых съели птицы, наконец, частью самого дерева. Куда же подевался Бобби Бернс? И если это не переселение душ, то что же?

– Да… Но я-то тут при чем? Возможно, его тело продолжает жить, но тысячью различных способов.

– Ага! И в один прекрасный день, через целую вечность, согласно теории вероятностей образуется новая туманность, а из нее при охлаждении образуется новая звезда и новая планета. Разве не существует шанса, что все эти распыленные атомы однажды вновь не воссоединятся и появится другой Бобби Бернс?

– Да, но какой шанс! Триллион триллионов к одному!

– Вечность, Джек! На протяжении вечности даже один-единственный шанс из всех этих триллионов должен когда-нибудь реализоваться – должен!

Я оказался в тупике. Уставился на милые бледные черты Ивонны, затем поднял взгляд на горящие глаза Аврора де Неанта.

– Вы выиграли, – объявил я с глубоким вздохом. – Но что толку? У нас по-прежнему двадцать девятый год и нет денег.

– Денег! – простонал он. – Разве ты не видишь! Мы начали с воспоминаний – ощущений того, что когда-то ты уже делал нечто подобное. Это и есть воспоминание из бесконечно далекого прошлого или, что, впрочем, то же самое, бесконечно далекого будущего. Если бы только… если бы только они стали достаточно отчетливыми. Но я знаю один способ. – Он вдруг повысил голос до пронзительного крика: – Да, знаю способ!

Взгляд профессора стал безумным.

– Способ восстановить в памяти наши прежние воплощения? – переспросил я, и не думая шутить над старым профессором. – Вспомнить будущее?

– Да! Перевоплощение! – он дико захрипел. – Re-incarnatione, что в переводе с латинского – «тварь цвета гвоздики». Только это был не телесный цвет, а яблоня. Гвоздика на латинском – Danthus carophyllus, и это доказывает, что готтентоты на могилах своих предков сажали именно гвоздики, откуда и пошло выражение «пресечь в корне». А если бы гвоздики росли на яблонях…

– Отец! – резко оборвала профессора Ивонна. – Ты устал. – Голос ее смягчился: – Пойдем. Тебе пора ложиться.

– Да, – проворчал он. – На ложе гвоздик.

Глава 2. Эксперименты с гипнозом

Через несколько вечеров Аврор де Неант вернулся к этой теме. Он прекрасно помнил, на чем остановился.

– Итак, в тысячелетиях мертвого прошлого остался год тысяча девятьсот двадцать девятый, – неожиданно начал он. – В то время жили-были два дурака, и звали их Андерс и де Неант, которые вложили свои деньги в то, что в насмешку называли ценными бумагами. Но тут случилась биржевая паника, и их денежки испарились. – Профессор покосился на меня. – И было бы очень неплохо, если б им удалось вспомнить, что случилось за период времени, скажем, с декабря тысяча девятьсот двадцать девятого года по июнь следующего, тысяча девятьсот тридцатого. – В голосе профессора вдруг послышались жалостливые нотки: – Тогда они смогли бы вернуть свои деньги!

Я только усмехнулся.

– Если бы они смогли вспомнить.

– Они смогут! – взорвался он. – Смогут!

– Как?

Профессор понизил голос до шепота.

– Гипнотизм! Джек, ты, помнится, проходил у меня курс патологической психологии? Да… я помню.

– При чем здесь гипнотизм! – возразил я. – Все психиатры используют гипноз, но пока что никто не вспоминал о своих прежних воплощениях или о чем-нибудь в том же духе.

– Ага. Они – дураки, эти доктора и психиатры. Послушай… ты помнишь три стадии гипнотического состояния? Ты их изучал.

– Да. Сомнамбулизм, летаргия и каталепсия.

– Правильно. В первом случае подопытный может разговаривать и отвечать на вопросы. Во втором – погружен в глубокий сон. В третьем, при каталепсии, он коченеет, становится несгибаемым, и тогда его, как дерево, можно класть между двух стульев, сесть на него и вытворять прочую чепуху.