Карвер перевел дух. В глаза ему бросился слабый мерцающий отсвет на листьях ближайших деревьев. Он обернулся. Ему не почудилось! На берегу, там, где зоолог оставил свой ящик с припасами, горел костер, а на фоне огня виднелись человеческие фигуры. Так это огонь отпугнул нападавших! Карвер вгляделся как следует. В море на фоне догорающего заката виднелся знакомый силуэт. «Фортуна»!

– Лилит, – позвал он, задыхаясь, – посмотри туда! Пойдем!

Девушка стояла, опустив голову. Псы-мутанты отпрянули в укрытие за коралловой грядой, подальше от ужасного огня. Алан Карвер внезапно осознал, что оказался перед труднейшей задачей, которую ему когда-либо задавала жизнь.

Он мог оставить ее здесь. И, вне всякого сомнения, это было лучшее, что можно было сделать, потому что он не мог на ней жениться. Никто не мог бы на ней жениться, а она была слишком красивой, чтобы взять ее туда, где она будет среди мужчин. Дети! Что за детей родит Лилит?

Ни один порядочный мужчина не отважится проверить, не тяготеет ли над Лилит проклятие острова Остин.

Он сделал шаг, второй по направлению к костру. Потом вернулся.

– Пойдем, Лилит, – позвал он нежно. – Многие люди поженились, жили и умерли, не родив детей. Наверное, мы тоже так сможем.

* * *

«Фортуна», скользила по зеленым волнам к северу, к Новой Зеландии. Хэлбертон с тоской смотрел на тонкую полоску за кормой, в которую превратился остров Остин.

– Бесполезно, Вэнс, – усмехнулся Карвер. – Вы не смогли бы классифицировать эту флору и за сотню лет, а если бы и смогли, какой в том смысл? В любом случае там по одному экземпляру каждого вида.

– Я бы отдал два больших пальца и один средний за возможность попробовать, – возразил Хэлбертон. – У тебя было целых три дня, а могло быть и больше, если бы ты не ранил Маллоа. Они бы ушли прямехонько домой на Чатамы, но из-за раны им пришлось повернуть на Маккуэри.

– Значит, удачный был выстрел. Ваш костер отпугнул всех кошек.

– Ты все-таки называешь их кошками?

– Конечно. И если ты как следует задумаешься над моим рассказом, то поймешь почему. Поначалу весь остров казался мне безумным. Ни одного устойчивого вида – лишь единичные экземпляры. Я пребывал в недоумении, пока не встретил Лилит. Тут я заметил, что она отличает по запаху съедобные плоды от ядовитых. Кошкообразного зверя, которого я подстрелил, она обнюхала и решила съесть, потому что он – враг, но собачьих, которых я убил, она не тронула, потому что они были из ее стаи.

– Так что же? – нахмурился Хэлбертон.

– Запах – результат деятельности специальных секреторных желез. Именно тогда я начал подозревать, что физиология всех живых организмов на острове Остин так же, какая у животных на материке. Изменена всего лишь внешняя форма. Понятно?

– Ничуть.

– Сейчас поймешь. Ты, разумеется, помнишь, что такое хромосомы? Это носители наследственности. Человек имеет сорок восемь хромосом, которые получает по двадцать четыре от каждого родителя.

– Столько же, – вставил Хэлбертон, – и у помидора.

– Да, но сорок восемь хромосом помидора несут другую наследственность, иначе можно было бы скрестить человека с помидором. Но в хромосомах заложен не только «генеральный план» организма, но и все индивидуальные вариации. Например, за цвет глаз отвечает один из генов в третьей паре хромосом.

– Все это мне известно. Переходи прямо к Амброзу Каллану и его записной книжке.

– К этому я и веду. Набор этих вариаций довольно ограничен. Никто, например, никогда не видел человека, обладающего волосами небесно-голубого цвета.

– Никто такого и не хочет! – воскликнул Хэлбертон.

– И это потому, – продолжал Карвер, – что в человеческих хромосомах отсутствуют детерминанты, несущие небесно-голубую окраску волос. Но – и вот тут-то мы подходим к идее Каллана – предположим, что мы могли бы увеличить количество хромосом. Что тогда? У человека ли у помидора ли, вместо сорока восьми было бы четыреста восемьдесят, а возможное число вариаций выросло бы в десять раз. Например, рост может достигать двадцати пяти футов! А по форме человек может напоминать все что угодно. То есть почти все в пределах класса млекопитающих. А уж по интеллекту… – он задумчиво умолк.

– Но каким образом, – вставил Хэлбертон, – Каллан предлагал оснастить организм лишними хромосомами?

– Не знаю как, – серьезно ответил Карвер. – Часть его записок рассыпалась в прах, и описание эксперимента, должно быть, пропало вместе с этими страницами. Морган использует сильную радиацию, но у него совершенно иные и цель, и результат. Он не меняет количество хромосом. Все, что мне известно, – это то, что Каллан с женой прожили на Остине четыре или пять лет. Эта часть его записок достаточно ясна. Он начал опыты с растениями возле своей лачуги, а нескольких кошек и собак привез с собой. А потом он открыл, что эти изменения распространяются, как болезнь.

– Распространяются, – эхом отозвался Хэлбертон.

– Разумеется. Каждое дерево, над которым он поработал, разбрасывало на ветер многохромосомную пыльцу, а что касается кошек… Так или иначе вскоре аномалии переполнили остров, вытесняя нормальные растения и животных. Мутировали также крысы и летучие мыши. Остин стал островом уродов, где ни один детеныш не походил на своих родителей.

– И что же случилось с самим Калланом?

– Ну, Каллан ведь был биологом, а не специалистом по радиации. Не знаю в точности, что случилось. Когда человек долгое время подвергается воздействию Х-лучей, это приводит к ожогам, язвам, злокачественным опухолям. Возможно, Каллан не предпринял достаточных предосторожностей, или, возможно, он работал с недопустимо высокой дозой радиации. Во всяком случае его жена заболела первой – у нее начала расти злокачественная опухоль. У Калланов был радиопередатчик, и они вызвали шлюп с Чатамских островов. Судно разбилось о коралловый риф, Каллан впал в отчаяние и умудрился каким-то образом сломать свой передатчик. Когда умерла его жена, он ее похоронил, но, когда умер он сам, похоронить его было некому. О нем позаботились потомки его кошек.

– Да? А как насчет Лилит?

– С Лилит все в порядке, – улыбнулся Карвер. – Она дочь капитана шлюпа, и Каллан спас ее, когда судно погибло у кораллового рифа. Ей было тогда пять лет – получается, что сейчас ей около двадцати. А что до ее языка – ну следовало бы мне, наверное, разобрать те по-детски искаженные слова, которые она произносила. Например, я считал, что она говорит «пошли» – «come on» – по-английски, а это было французское слово «comment». А «пабо» означало просто «pa bon» – «нехорошо». Она повторяла это, когда находила ядовитые плоды. А «лешать», которое я принял за «лежать», было французским «les cats» – кошки. За пятнадцать лет вокруг нее собирались мутированные собаки – ведь, несмотря на их внешний вид, они были в конечном счете, собачьей природы и преданы своей хозяйке. А между двумя группами шла постоянная война.