Вдруг стук, шум, хлопнула дверь.

Входит старый черт. Не здоровается, не раздевается: в шубе — и прямо на кухню.

Тетя заворчала:

— Хоть шапку-то сними! Не в кабак пришел! Икон-то бы постыдился!

Он молчит, сопит, нюхает табак.

Наконец снял свою семипудовую шубу, скинул полуведерную шапку, размотал семиаршинный шарф и бух на сундук у двери — на любимое Мишкино место. Тетя встревожилась:

— Ты что? Выпил? Налил зенки-то?

А он говорит ей:

— Царь пошатнулся.

— Да что ты?

— Вот тебе и что ты!

— Да так ли?

— Вот тебе и так ли!

— Да кто сказал-то?

— Есть телеграмма… Получена на имя… «Мы, Николай вторый, император и самодержец всероссийский… и великий князь»… и то, и се… «От-ре-ка-ем-ся от престола!..»

— Ох, господи!..

— От-ре-ка-ем-ся… И еще: «в пользу брата нашего Михаила…»

— Ох, господи!..

— Отрекаемся… Не удержался самодержец… Пошатнулся… А теперь знаешь?.. А я-то как?..

Тут они стали шептаться, и Мишке не досталось больше ни одного словечка. Что выслушал, с тем и заснул.

А утром проснулся и сразу все вспомнил. Смешно: царь пошатнулся! Словно он — пьяный.

А что это: «Отрекаемся от престола»?

Ух, интересно! Надо скорей к Сережке.

— Сережка, слышал?

— Ничего не слышал.

— Знаешь?

— Ничего не знаю.

Мишка подошел поближе и шепчет Сережке в ухо:

— Царь пошатнулся!

— Чего?

— Самодержавец не удержался!

— Как не удержался?

— Есть телеграмма на имя… Мы, Николай второй, от-ре-ка-ем-ся от престола!..

— Да что ты?

— Вот тебе и что ты!.. Брату корону передавает…

Сережка тотчас побежал в город за свежей газетой. Еле купил. Сегодня так и рвут газеты из рук. Никогда так не рвали. Видно и вправду царь пошатнулся!

Стали читать, вдвоем шарить глазами. Но что-то про царя ничего нет.

На первой странице, как всегда, объявления. И все, как обычно:

В кинотеатре «Одеон» вы-да-ю-ща-я-ся новая картина по повести Каменского «Петроградский человек».

В кинотеатре «Прогресс» интересная драма в четырех частях «Ма-ри-о-нет-ки рока».

В кинотеатре «Колизей» — «Семья купца Суханова»… И тут купец!

Пониже — очень интересно, но совсем не про царя:

«Доводится до сведения населения, что за январь (это в марте-то!) будет отпускаться по продовольственным карточкам сахар — по полтора фунта на душу»…

Вот это да! Ура-а-а! Попьем сладкого чаю!

Дальше, тоже как всегда, про врачей:

«Доктор Спасский принимает больных». И даже указано, от скольки часов он принимает и до скольки. Только не указано, что за это надо платить. Но это и так все знают И Мишка знает, ведь он все из гипсовой свинки пролечил — отдал врачам!

И еще принимает а-ку-шер-ка Чернова. И врач Дубровин. И доктор Надпорожский. И зубной врач Асташкович.

Но вот после объявлений — телеграммы. В них, наверно, есть про царя.

Стали искать — читать.

«Из Лондона передавали, что в одном из пунктов фронта мы улучшили свое положение, в другом — проникли в неприятельские траншеи и увели несколько пленных»…

Скучная телеграмма. Такие телеграммы плохо покупают.

А про царя и тут ничего!

На первой странице — ничего, на второй — ничего, на третьей и четвертой — тоже ничего.

— А-а! — махнул рукой Сережка. — Тебе, наверно, приснилось?

— Нет! Не приснилось!

Газету бросили. Стоят, глядят друг на друга и молчат.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Почему губернатор беспокоился

⠀⠀ ⠀⠀

Потом Сережка все-таки поднял газету и стал просматривать ее снова. И вдруг закричал:

— Мишка! Вот тут! Вот тут! — И тычет пальцем в маленькую статейку. А статейка почему-то напечатана в рамке.

— Про царя? — обрадовался Мишка.

— Нет, не про царя! Но все-таки…

И стал читать вслух:

«К жителям губернии… Ввиду переживаемою тяжелого момента борьбы с Германией — исконным врагом России, необходимо полное спокойствие и содействие нашей доблестной армии. Поэтому считаю долгом предупредить население, чтобы оно спокойно относилось ко всем появляющимся слухам, так как всякие волнения в тылу — это измена родине и помощь врагу»… И подписано: Губернатор Н. Руднев.

Мишка слушал очень внимательно, широко раскрыв рот, но все равно ничего не понял, потому что очень непонятно написано.

— Дак не про царя?..

— Я не говорю, что про царя. Но все же…

— Что все же?

— Губернатор беспокоится. Значит, что-нибудь да случилось. И вот что: я бегу продавать телеграммы и там узнаю. В типографии всегда вперед всех все узнают.

Сережка побежал в город, а Мишка в школу. Времени-то, времени-то уже сколько! Как бы не опоздать!

В школе, как всегда, сначала в зал — на молитву. И в зале, как всегда, два портрета. Слева — царь Николай, который «безо время войну сделал», а справа — его царица со злыми глазами.

Значит, царь не пошатнулся. Значит, самодержец удержался. Значит, старый черт в чем-то соврал.

И опять пели «Боже, царя храни»…

Вечером все-таки забежал Сережка:

— Ох, устал, как собака! Телеграммы скучные, никто не покупает. Хоть бросай это дело.

А потом сказал, что вправду что-то случилось, но узнать пока невозможно: скрывают!

Но прошел день-второй, и даже Мишка понял, почему старый черт испугался, почему губернатор забеспокоился.

Оказывается, царь и вправду отрекся. И послал об этом телеграмму: «Отрекаюсь!» Это значит: не буду больше царствовать!

Но эту телеграмму скрывали от народа. Но скрыть не могли. Все равно телеграфисты все рассказали. И приезжие тоже рассказали.

В школе сняли со стены и царя и царицу и сожгли их в печке. Вот здорово!

У Тольки оставили Наполеона — французского царя. А Николая — русского царя — тоже сняли. Но не бросили, не сожгли, не порвали, а спрятали в сундук — может быть, еще пригодится.

А у Симки Знаменского вместо царя Николая повесили на стенку его брата — великого князя Михаила. Но этот портрет недолго повисел: Михаил тоже отрекся, испугался царствовать, и портрет сняли.

— Осталась Россия без царя! — печально сказал Толькин папа. — А разве можно без царя?

И в школе не стали петь «Боже, царя храни»: теперь уже бог царю не поможет. И в гимназии не стали.

А с улиц исчезли все полицейские, их точно ветром сдуло. Их, оказывается, выгнали, а сабли и пистолеты у них отобрали.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Как освободили арестантов

⠀⠀ ⠀⠀

А потом солдаты, рабочие и еще всякие люди пришли к тюрьме и закричали:

— Именем революции откройте!

И открылись железные ворота!

— Именем революции освободить политических!

Надзиратели испугались, забегали, стали открывать двери, выпускать. Часовой смотрит с