Шрифт:
Закладка:
Из подъезда двое человек, в фуфайках и шапках набекрень, выводили под руки, будто пьяного, Ольгиного отца. Тот держался достойно, но она сразу отметила ссадину на губе и припухший глаз. На нее отец даже не взглянул, словно дочери для него больше не существовало.
Слезы на морозе застывали и больно стягивали щеки, но все равно текли не прекращая.
– Куда вы его? За что?! – взвыла она. – Папочка, родной! Он же ни в чем не виноват, товарищи, вы меня спросите лучше, я вам все расскажу!
Ольга, кинувшись к тому важному человеку у черного воронка, едва ли не упала на колени, но ее аккуратно подняли, словно вещь, и так же безразлично отодвинули, освобождая путь.
– Домой идите, гражданочка. Вас это не касается, – сказал человек в фуражке усталым голосом. – Или тоже по статье пойдете?
– По какой такой статье?.. – опешила Ольга.
– Пятьдесят восьмой, – бросил, как кость собаке, чекист.
Истерика подступила к горлу, совсем перекрыв дыхание. Ольге почудилось, что воздуха в легких нет совсем, только ледяные иглы, жалящие изнутри почти до обморока.
– Я не понимаю! – закричала она. – Мой отец не изменник, он коммунист, член партии, награжден орденом Ленина! Это ошибка, ошибка… Он уважаемый ученый…
– А еще вредитель и диверсант, – хохотнул вдруг тот, будто слышал подобные песни уже в сотый раз.
Конечно, спорить с ним было бесполезно и очень страшно. Ольга вся сжалась под металлическим холодным взглядом, ощущая, как дыхание перехватило и горло засаднило, точно ножом по нему полоснули. Начала хватать воздух ртом, давиться слезами. Отец вдруг вывернулся из-под рук сопровождающих и успел только сказать:
– Шкатулку мою… – как его ткнули в бок и втолкнули в темный салон автомобиля.
– Шкатулку ему! – фыркнул один из мужиков в фуфайках. – А портсигар, а фикус с канарейкой? – И оба заржали так громко, что их голоса, казалось, донеслись до самого Комсомольского сада.
– Дальше солнца не загонят, Оленька!.. – послышалось гулкое из отъезжающего автомобиля, и Ольга, испугавшись, что это может быть последним, что она слышала от отца, в исступлении снова опустилась на колени и зарыдала в темноте пустого двора.
Свиная голова
Ольга смотрела на птиц, но будто сквозь них. После слов Хрома о том, чем закончился вечер, когда они с ней познакомились, попросила закурить и долго сидела, водя пальцем по краю чашки, которую он дал вместо пепельницы. В какой-то момент губы у нее скривились, и Хром морально приготовился к поиску успокоительных в аптечке машины.
– Сколько же вокруг меня смертей, – вздохнула она.
Но потом нахмурилась, поморгала и быстро взяла себя в руки. Хром даже проникся уважением к женщине, воспитанной в другую эпоху, – прямо железная леди какая-то.
– Этот их, главный, перед тем как выйти на вас всех, как раз и спрашивал у меня про шкатулку, – прервал ее молчание Хром, и Ольга снова заморгала, будто просыпаясь. – Ты же знаешь, что это за шкатулка и что в ней. Такая резная, белая, из кости.
– Из-за нее все так вышло?
После этого она Хрому и рассказала историю об отце – хоть и скупо, явно через силу, – про то, как он привез из экспедиции черный камень в этой шкатулке (сомнений, что именно в ней, не возникло, ведь Хром ее подробно описал) и после этого жизнь изменилась. Как пыталась спрятать проклятый камень, но сделала только хуже и из-за этого погибли те, кого она любила.
– Отца обвинили в измене, никто из коллег за него не заступился, – вздохнула Ольга. – А потом я пошла к Кольке за камнем, хотела доказать, что вот оно, ископаемое, что копать там нужно… важно… Как будто тех образцов и отчетов, что отец носил в управление целых два месяца после приезда, им оказалось мало! Отец не мог ошибиться, в Бырранге богатые залежи угля, металлов, золота.
– И как, доказала? – спросил, хмурясь, Хром.
– Не успела.
Больше Ольга ничего не рассказала – Хрома теперь волновал тот камень, но добыть из этой мадам информацию оказалось делом нелегким. Он чувствовал, как трудно ей вспоминать прошлую жизнь. Душевные раны ее открылись и мешали сосредоточиться на деталях. Во время всего монолога с продолжительными паузами, в который Хром старательно не влезал, не считая пары уточняющих вопросов, Ольга курила и смотрела в окно на все тех же синичек, только уже скачущих по ветке рябины. Ветка давно была голой, ягоды птицы склевали после первых заморозков, но Хром словно видел красные-красные гроздья и желтые-желтые грудки синичек. Вспомнилась желтая шапка Антоши и красный снег.
– Как все произошло? – спросил Хром, и она вдавила окурок в чашку и вздохнула.
– Не хотела я это вспоминать, тяжко мне от этого. Отца арестовали, направили на исправительные работы, потом в сорок первом лагеря эвакуировали, след потерялся. Дальше я не знаю – война. Нашла следы до лагеря, а потом как сгинул. Сгубили его. А я… а Колька… – она всхлипнула. – Я тогда девчонка совсем была, в науку только верила, а в это все мракобесие с шаманами – никогда! Подумай только, мы, советские люди, осваиваем новые земли, новые высоты, все на общее благо, потому что победа над необразованностью… – она сделала жест рукой, словно в досаде на саму себя. – Словом, духи, спиритизм, шаманы – это ненаучно. Но тех, кому в руки попадал этот камень, будто подменяли. Надо было сразу от него избавиться. Это я только потом поняла.
Монолог она завершила не менее скупыми фразами об отце, который потерял облик человека, которого она знала, а о своей смерти сообщила и того меньше:
– Нету там ничего, Василий. Темнота. И холодно. А потом как будто мама меня позвала, я обернулась – и больше ничего.
У Хрома было еще много того, о чем он бы хотел
