В толпе какая-то баба завывает дурниной: Зачем ты покинул меня, Стасик.

Кто-то пытается ее заткнуть, но только еще больше распаляет.

Рассматриваю толпу. Мужчины и женщины в черном и траурном. Кто-то знаком мне, кто-то не очень, может, виделись пару раз на совместных мероприятиях, но я даже имен не помню. Справа, вместе со мной, стоят официальные лица. Здесь и мэр, и высшие чины из министерства, рядом с ними толкутся охранники. Рядом со мной Вера и Богдан. По другую сторону от нас стоят совсем уж незнакомые мне люди. Прямо возле гроба моя подруга Ната, как всегда красива, даже в траурном наряде. Черное ей идет, и эта черная сетчатая шляпа с огромными полями и черные перчатки на руках. Красивая и изысканная, она даже в черном притягивает к себе взгляды. То и дело замечаю, как из толпы кто-нибудь пялится на мою теперь уже бывшую подругу.

Свеча в руке плавится, воск капает на защитный колпачок, что вставили мне в руку. Я настолько в прострации, что не могу даже мысли собрать в кучку. Из этого состояния меня вывел шёпот за моей спиной.

— Не успела мужа похоронить, а уже с любовником…

— Так они вроде разводились? — голос за моей спиной мне не знакомый.

— Так он ее хотел бросить, потому что она пустышка! — это одна из жен чиновников.

— Да вы что? А говорят он стрелял холостыми, ни одна баба евойная не забеременела, — первый голос принадлежал явно тетушке преклонных лет.

— Врут, — раздался четвертый голос, — он сделал своей любовнице ЭКО, поэтому и на развод побежал.

— Да ты что! Во дает! И что сейчас это баба делать будет?

— Дык, наверное, судится с женой будет…

— Конечно, судиться, я бы до нитки обобрала, — это опять жена чиновника, та точно до нитки бы обобрала.

— Смотрю, вдова то не очень опечалена, — язвительно вновь подмечает голос жены чиновника.

— Так утешителя нашла, — вновь язвит чей-то до боли знакомый голос.

— А утешитель то хорош, — и я оглядываюсь.

Позади меня выстроились шеренгой все кумушки и жены чиновников. Я слышала только часть разговоров, было ощущение, что мне перемывали кости.

— Не обращай на них внимание, — тихо шепчет Вера. — На чужой роток не накинешь платок.

Только я обернулась и посмотрела в злые завистливые глаза, как позади все смолкло. Дамочки быстро опустили глаза, сделали скорбные лица, а самые умные пустили слезу, осторожно вытирая ее платочком, чтобы не повредить макияж.

Богдан осторожно обнимает меня за плечи и притягивает ближе к себе. От него исходит тепло, и я чувствую спокойствие и уверенность.

Церковный служка ходит вокруг гроба вместе с попом, помогая тому раскуривать кадило. Дым ест глаза, от него першит в глотке, душно, и хочется выбежать на свежий воздух.

Но вот отпевание окончилось, всех приглашают прощаться с умершим. Стройные ряды знакомых и мало знакомых людей проходят мимо гроба. Я скольжу по ним взглядом. Зачем они здесь? Никому нет дела до Стаса. Они просто явились из чувства долга, их обязали, заставили. И сейчас они с любопытством проходят мимо гроба. Отбыли повинность.

Я подхожу последней. Замираю рядом и смотрю на своего мужа. Двадцать лет проносится перед глазами. Голодные и трудные студенческие годы, потом работа и еще раз работа, свой бизнес не так-то просто поднять с нуля. А дальше? Что было дальше? Остальные годы слились почти в один день сурка. Даже вспомнить не о чем. И эти обидные его слова…

О чем это я? Я с ним прощаюсь, больше никогда не увижу.

Я не смогла прикоснуться к нему, не смогла себя заставить. Там в деревянном ящике лежал не тот человек, которого я когда-то любила.

Крышку гроба закрывают и заколачивают. Все.

А дальше мы едем на кладбище. Я отказалась садиться в катафалк. Зато туда протиснулась Ната. Зачем это ей?

Может она и была когда-то с ним близка, но это было давно.

Я не спорю. Молча исполняю свою повинность, ведь сегодня я вдова, хоть мы чуть было не развелись.

Поминки, заказанные в большом ресторане, для меня промелькнули, как один миг. Я ничего не пила и не ела. Только сидела молча во главе стола. Высказались все официальные лица, даже помощник мэра что-то там промямлил. А когда подошли ко мне, я просто покачала отрицательно головой. Пусть думают что хотят, могут перемыть мои кости, но мне нечего сказать. Вроде прожили двадцать лет, а сказать нечего.

День заканчивается.

Это один день так вымотал меня, что я ног под собой не чувствую.

С трудом добираюсь до дома.

Даже отказываюсь поехать к Богдану. Хочется побыть одной.

У Веры закончился отпуск и ей надо на кафедру с утра, поэтому они остаются в своей городской квартире. А я приезжаю в свой большой, но абсолютно чужой дом.

Сейчас, когда нет здесь моих друзей, я понимаю, насколько этот дом несуразен. Огромный, со стеклянными стенами, прозрачный, как аквариум, бестолковый, пустынный и холодный дом.

Я вхожу в него и первым делом ставлю все выходы под охрану. Над дверью мигает лампочка, а потом загорается красным цветом. Включаю подсветку в саду и подсветку лестниц, а потом закрываю шторы.

Мне в доме неуютно.

Захожу в спальню и хочу переодеться, как взгляд натыкается на одежду Стаса. Правая сторона гардероба занята его одеждой. Тут, как и прежде висят его рубашки, костюмы, расставлены туфли, все разложено по цветам.

В моей душе все переворачивается. Бегу в кабинет, нахожу пакеты и скотч. Хватаю черные полиэтиленовые пакеты и пакую все, раскладывая в одни пакеты костюмы, в другие рубашки и мелочь, в третьи пакеты пакую обувь.

Только в полночь останавливаюсь и с удивлением смотрю на пустой гардероб. Одежды практически не остается. Моя сиротливо висит в углу. А на штангах покачиваются голые вешалки.

Даже немного становится страшно. Он занимал большую часть моей жизни, почти все мое время было посвящено ему. А что будет сейчас?

И хоть почти уже два месяца прошло с того момента, как наши отношения накрыло, когда все его вранье вылезло наружу, я до сих пор еще не привыкла, что его в моей жизни больше нет. Чувства прошли быстро, а дыра, образовавшаяся из-за него в душе, никуда не делась.

Сижу и рыдаю.

И только краем уха, услышала звонок мобильного.

Это Богдан.

— Родная, почему не отвечала? — взволновано спрашивает он.

— Разбирала гардероб, — устало говорю я.

— У тебя все хорошо? — беспокоится он.