кто видел меня с раздвинутыми ногами. А смог бы ты вынести это, если бы это был ты?

— Если бы все в кампусе видели мой член? Конечно. Это просто мой член. Это не я.

— Может быть. Но у парней все по-другому. Никто бы не назвал тебя шлюхой, если бы такое случилось с тобой. Они бы просто подумали, что у тебя, ну, знаешь, типа рабочий инструмент. Или что ты слишком много выпил. Не то, что ты был никчемным.

— Если люди так думают, то они идиоты. Почему тебя должно волновать, что думает кучка идиотов?

— Потому что мир полон идиотов, Уэст! И потому что это важно для людей, которые не идиоты. Мой отец не идиот, ясно? Он умный. Но если он узнает… если мои сестры узнают? Или, что если я пойду в юридическую школу и попытаюсь получить хорошую должность клерка, но не смогу, потому что моя вагина в интернете? Знаешь, как это будет хреново?

— Да, ладно, я понимаю. Но смена фамилии… ведь это то, кто ты есть. Это ты.

— Женщины меняют свои фамилии, когда выходят замуж.

— Яблоки и апельсины не одно и то же.

— Нет. Это всегда условно. Это решение, которое я могу принять, если захочу. И я удивлена, что ты ведешь себя как придурок. Думала, ты на моей стороне.

— Я на твоей стороне, я просто… Он обнародовал эти фотографии, чтобы люди обзывали тебя. Он был зол на тебя, верно? Он хотел, чтобы ты чувствовала себя дерьмово. И я думаю, если ты изменишь свою фамилию — это то, чего он хочет. Возможно, это даже больше, чем он когда-либо хотел. Этого хотят все они, чтобы тебе было стыдно, но ты не сделала ничего такого, за что можно было бы стыдиться. Ты разделась перед своим парнем, отсосала ему, позволила ему трахнуть себя — какое большое гребаное дело, Кэролайн. То, что они называют тебя шлюхой и фригидной сукой — это даже не имеет смысла. Я имею в виду, выбери что-то одно, верно? Все это ничего не значит, ведь это не та, кто ты есть. Эти фотографии — не ты.

— Но это не так. Я — это фотографии. Фотографии — это я. Больше ничего нет. Я думаю о том парне, которого встретила, Скотте? Знаешь, почему я ему не звонила? Потому что мне интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы найти фотографии? Он еще не знает моего имени. Когда мы познакомились, он подумал, что я сказала «Кэрри», так что он думает, что меня зовут Кэрри, и это как… А что если бы это было так? Что если бы я была Кэрри Фиск? Тогда бы мне не пришлось волноваться: Как скоро он узнает? Что он подумает? Что он сделает?

— Если он осудит тебя за это, значит, он козел и тебе лучше не знать его.

— Это не… Это даже не только он, Уэст, это все. Все говорят: «Будьте осторожны с фотографиями. Интернет вечен. Не публикуйте пьяные снимки на Facebook. Мне может быть шестьдесят лет, а фотографии все еще будут в сети. Они могут быть там до конца моей жизни. Так что, даже если Скотту все равно, что если мы будем встречаться годами, обручимся, а потом его мама узнает? Или его отец, или его двоюродная бабушка, или кто угодно? Что если у него есть какой-нибудь извращенный кузен, который подрочит на мои фотографии и расскажет Скотту, понимаешь?

— Что если ты умрешь в результате несчастного случая на следующей неделе? Что если твой первенец заболеет лейкемией? Господи, Кэролайн, не делай это центром всей своей гребаной жизни!

Я слышу, как я звучу в наступившей тишине.

Взбешенно. Обвиняюще.

Я чувствую себя самым ничтожным существом. Хуже червяка. Что-то гнилое, отвратительное. Что-то разложилось во мне.

Я такой же плохой, как и все парни, о которых она беспокоится. Я дрочил, разговаривая с ней по телефону несколько часов назад и, если это не делает меня извращенцем и мудаком, то я не знаю, что может сделать.

Я просто ненавижу слушать, как она говорит об этом другом парне. Ненавижу, что ее надежда связана с чужим именем, ее будущее связано с чужим именем.

Стыд проникает в меня, горячий импульс, который заставляет меня злиться, что она молчит. Заставляет меня заполнить тишину еще большей глупостью.

— Это нормально, — говорю я ей. — Это сиськи и п*зда, ноги и задница — это не конец света, Кэр. Ты думаешь, что ты такая особенная, но в сети миллион кисок других девушек и большинство из них не стонут, что их жизнь кончена только потому, что какой-то случайный чувак получает удовольствие, глядя на них.

Снова тишина. В хорошем районе, где живет Кэролайн, все уже спят. Это заставляет меня чувствовать себя мерзко. Что она должна жить в этом месте, которое как раз такое, куда я хочу поместить Фрэнки. В окружении безопасности.

Что именно я здесь, сегодня, делаю его небезопасным.

Я рискую взглянуть на ее лицо. Она выглядит так, будто я дал ей пощечину.

Я и дал ей пощечину.

Хуже всего то, что у меня нет причин злиться на нее. Я не злюсь на нее — я просто злюсь в целом.

Я злюсь, что мир настолько отстойный, что это должно было случиться с ней, что она должна чувствовать себя так плохо из-за этого.

Я злюсь, что секс не может быть просто сексом, он должен быть и всем остальным — деньгами, властью, страданиями и удовольствием, смешанными вместе. Потому что я хочу ее, я злюсь на нее и это чертовски глупо.

Все. это. Глупо.

Я вздыхаю и встаю. Ухожу с крыши. Этот огромный дом, где Кэролайн провела всю свою жизнь, укрываясь от всего, что хоть вполовину хуже того, что сделал с ней ее бывший парень. Возможно, он тоже вырос в таком доме. Возможно, он разрушил весь ее мир, не задумываясь ни о чем.

Я возвращаюсь к Кэролайн.

— Мне жаль, — говорю я ей. — Это вышло… Мне просто жаль, хорошо?

Она качает головой и обхватывает руками свои ноги, отвернувшись от меня.

— Знаешь, я никогда не называла это так?

— Это?

— П*зда, — говорит она, как будто это слово имеет неприятный вкус во рту. — П*зда. Щель. Сиськи. Член. Все эти слова — они никогда раньше не имели ко мне никакого отношения.

Она наклоняет голову ко мне, и я вижу ее глаза, полные слез.

— Я не хочу, чтобы они имели ко мне какое-то отношение.