— Ложись, — говорит она. — Ты загораживаешь мне звезды.

Я ложусь, кладу руки за голову и смотрю вверх.

— Там облачно.

— Ш-ш-ш.

— Там нет звезд.

— Ш-ш-ш-ш, — говорит она снова, с большим драматизмом. — Заткнись и наслаждайся небосводом.

Я улыбаюсь небу. Накурившись, Кэролайн стала еще более властной, чем обычно. И она все еще говорит всякую ерунду вроде «небосвод».

Мы некоторое время смотрим на облачное темное месиво в небе. Ночь на самом деле неплохая. Облака густые, но они движутся быстрыми массами и иногда луна выглядывает и приносит с собой несколько звезд. Лучше, чем обычное небо Айовы, которое так часто бывает серо-белым и густым от влаги. Чертовски гнетущее. Дома небо кажется выше.

На улице морозно, но не так холодно, как должно быть для конца ноября. На мне толстовка на молнии поверх фланели и футболки, и мне достаточно комфортно, если не считать полоски кожи вдоль поясницы, где все слои одежды натянулись, потому что я держу руки над головой. Я чувствую крышу через джинсы, онемевшей задницей.

Но неважно.

Под кайфом все становится четким и острым, но это также делает так, что мне просто наплевать на такое дерьмо, как тепло. Кайф выключает радиостанцию в моей голове, постоянно настроенную на Орегон, и настраивается на Кэролайн.

Она лежит на боку и смотрит на меня.

Я чувствую ее дыхание на своем лице. Тепло ее тела.

Я точно знаю, как далеко мне нужно подвинуться, чтобы поцеловать ее и это недостаточно далеко.

— Я вижу каждый волосок на твоем лице, — говорит она мне.

— Я побрился.

— Нет, я имею в виду, например, твои поры. Я вижу все места, откуда выходят волоски. Это странно.

— Это не странно. Это мое лицо.

— И твое лицо странное, Уэст.

— Спасибо.

Она смеется, обдавая мое ухо ароматом мяты.

— Пожалуйста. Тебе не нужно, чтобы я говорила тебе, какой ты красивый.

— Парни не бывают красивыми.

— Ты видел своего соседа по комнате? Он красивее всех девушек в кампусе.

— Ты должна сказать ему об этом как-нибудь. Он бы так разозлился.

— Не похоже, что это вредит ему в плане знакомств.

— Криш не ходит на свидания, Кэр.

— Ты знаешь, о чем я, — она наклонилась ближе.

— Почему ты нависаешь надо мной, как стервятник?

— Мне нравится смотреть, как двигается твоя челюсть, когда ты говоришь. Я вижу, как двигаются мышцы и все такое. Раньше я этого не замечала.

— Может быть, потому что мы обычно не разговариваем, когда твое лицо находится в нескольких сантиметрах от меня.

— Наверное, поэтому, — торжественно говорит она.

— Или потому, что ты под кайфом.

— Еще одна сильная вероятность.

Я закрываю глаза. Я чувствую, что что-то важное ускользает от меня, и я должен хотеть это вернуть, но я не хочу. Не хочу ничего, что означает, что я должен держаться подальше от нее.

— Тем не менее, ты такой, — говорит она.

— Какой я?

Я хочу, чтобы она сказала мне, кто я. Я вошел в ее дом с большими белыми колоннами, марширующими вдоль фасада, с гранитными столешницами, с идеально белым ковром в гостиной, который, должно быть, новый, потому что на нем нет ни пятнышка. Я вошел и потерялся.

Я не знаю, кто я. Она — единственное, что я здесь узнаю и от этого еще труднее вспомнить, почему я не должен снова положить руки на ее бедра, притянуть ее к себе, поцеловать ее холодные губы и запустить пальцы под ее шапку, чтобы почувствовать тепло ее волос, ее голову в моих руках.

Единственное, что я знаю в этом месте — это Кэролайн.

Кто я?

Когда я открываю глаза, она уже рядом, смотрит на меня. Смотрит в меня.

Она проводит одним легким движением пальцев по переносице, останавливаясь на кончике. Затем спускается к ложбинке над моим ртом. Над верхней губой. Она рисует меня пальцем и это поднимает что-то, что я засунул внутрь себя, зарыл глубоко и прикрыл камнем.

Я не знаю, как это назвать. Жажда. Потребность.

Она прикасается ко мне, словно я хрупкий, драгоценный и это заставляет меня хотеть перевернуть ее, прижать ее запястья, забраться на нее сверху и делать с ней все, пока она не почувствует себя бескостной, отчаявшейся. Пока единственным словом, которое она может произнести ртом, не станет мое имя, снова и снова. Я хочу знать каждую хрупкую впадинку ее тела, и я хочу, чтобы мой язык провел по ним, чтобы мое имя было написано на каком-то тайном языке, который знаем только Кэролайн и я.

— Ты прекрасен, — говорит она.

Я опасен.

Я сажусь, сдвинувшись на несколько сантиметров и стараясь, чтобы это не было слишком заметно. Мои руки дрожат.

— Ты под кайфом, — говорю я ей.

— Я знаю.

— Как к тебе относится интернет в последнее время? — спрашиваю я, потому что хочу напомнить ей о деньгах. Я хочу, чтобы мы были сделкой, логичной, ограниченной. Я скучаю по стенам пекарни. Когда я на работе, а она не более чем посетитель, у нас обоих есть своя роль. На этой крыше нет никаких границ. Я установлю их обратно, если это потребуется.

— Та компания, которую ты наняла, и которая делает то, что ты хочешь?

Она слегка отворачивается от меня, не прикрываясь, но и не показывая своего лица. Наверное, я задел ее чувства. Хотя она сама напросилась на это, прикасаясь ко мне таким образом.

— Я должна получать отчет каждый месяц, но до сих пор я его не видела. Может быть, из-за праздника они задерживаются или что-то в этом роде.

— Похоже, что это работает?

— Не знаю. Я решила, что мне лучше не гуглить себя постоянно и перестала.

— Логично.

Она обхватывает руками колени.

— Я думала о том, чтобы сменить фамилию.

— Серьезно?

Она не отвечает мне. Она смотрит на задний двор.

— На какую?

— Фиск. Фамилия моей мамы.

— Не позволяй ему так с тобой поступать.

— Я не думала об этом так. Я просто думаю…

— Не позволяй ему победить. Не так. Это не то, кем ты являешься. Ты не трусиха.

Она обернулась, глаза сверкнули.

— Я не говорила, что собираюсь это сделать. Просто думала об этом и у меня есть полное право думать об этом, если я хочу.

Я поднимаю руки.

— Хорошо. Думай об этом.

Это только больше злит ее.

— Ты понятия не имеешь, каково это. Я хожу по кампусу, зная, что люди говорят обо мне за моей спиной. Я оглядываю свои классы и не могу сказать,