В качестве очередного вклада в общественную науку, в Alexander’s По запустил популярную серию головоломок, или «упражнений аналитических способностей». Он утверждал, что в отгадывании загадок «присутствует определенная степень жесткого метода». Он предположил, что «без всяких сомнений можно выдать набор правил, по которым можно разгадать почти любую хорошую загадку в мире», ссылаясь на недавнюю расшифровку Розеттского камня Шампольоном.

Введя в обиход одно из самых важных понятий эпохи – метод, – По возвел «взлом кодов» в «величие науки». В следующем месяце один из читателей бросил ему вызов, прислав сообщение:

850;?9

O 9? 9 2ad; as 385 n8338d—?† sod– 3 – 86a5: – 8x 8537

95: 37od: o– h– 8shn 3a sqd?8d—?† – og37 – 8x8539 95:

Sod– 3 o– 9?o– 1708xah– 950?9n <…>?† 27an8 o5:otg38—

9 2038?95

Хотя По утверждал, что получил письмо утром, когда газета вышла в печать, вызов не доставил ему «никаких проблем»:

ENIGMA

I am a word of ten letters. My first, second, seventh, and third is useful to farmers; my sixth, seventh, and first is a mischievous animal <…> My whole indicates a wise man.

ЗАГАДКА

Я – слово из десяти букв[37]. Первая, вторая, седьмая и третья – полезны для фермеров; шестая, седьмая и первая – озорные животные <…> В целом я обозначаю мудреца.

Внутри загадки скрывалась отгадка «Сдержанность» (Temperance), с промежуточными ответами «команда» (team) и «крыса» (rat).

К игре присоединились и другие читатели. Он разгадывал их иероглифы и печатал решения неделю за неделей («Больше загадок», «Снова загадки!»). Покончив с ролью развенчателя, По взял на себя роль развлекателя, подобно тому, как это сделал Мельцель со своим шахматистом, поставив желающую аудиторию в тупик не чудесной машиной, а «жестким методом» и «универсальными правилами» дешифровки. Читатели обвиняли По в жульничестве, полагая что в редакции «сами сочиняют головоломки, а затем их решают». Однако По настаивал на том, что в криптологии нет ни фальши, ни магии: расшифровка «подчиняется универсальным правилам анализа». Некоторые читатели увидели в этом спектакле чудо, другие – мошенничество, но «число читателей росло по мере того, как росло изумление».

По считал многочисленных жуликов своей эпохи и «ученых мужей», добивавшихся надежных форм научного авторитета, тайными партнерами. Вместе они создавали современную матрицу развлечений и науки, сомнений и уверенности. Те, кто успешно разоблачал уловки шарлатанов, сами обладали навыками внушения. Те, кто лучше всего умели мошенничать, понимали, как это делать. Споры в прессе и лекционных залах о научных утверждениях представляли собой диалоги о том, кому и чему следует верить, в соответствии с какими методами и стандартами.

Это был новый и удивительный век: «Простые истины, которые наука день за днем открывает, кажутся даже более необычными, чем самые смелые мечты», – писал По. «Метод» предлагался как универсальный инструмент познания действительности. И все же он понимал, что метод можно завести слишком далеко, применить не по назначению или использовать для мистификации, а не для просвещения. По подправил зависимость от метода в рассказе для Burton’s «Деловой человек», открыв его визитной карточкой:

«Я деловой человек. Я методический человек. В конце концов метод – важная вещь. Но я от всей души презираю эксцентрических дураков, которые толкуют о методе, не понимая его, цепляясь за его букву и упуская из вида дух. Эти молодцы всегда делают самые неподходящие вещи методически, как они выражаются[38]».

Этот последователь Франклина применял метод к обычным вещам. Имея привычку «к точности и пунктуальности», он демонстрировал «положительную тягу к системе и регулярности» в безрассудных схемах быстрого обогащения: устраивал драки, разводил кошек, чтобы продать их ловцу. Позже По напишет «Надувательство как точная наука», сатирическое руководство по методам «одурачивания», мелкого мошенничества и обмана. Сам по себе научный метод не являлся гарантией добра, истины или даже прибыли.

По также использовал сатиру, чтобы указать на связь между методами, машинами и жестокостью американской экспансии. Вторая Семинольская война велась с конца 1835 года, и американские войска в ней участвовали. Армию развернули, чтобы заставить племена во Флориде покинуть свои земли и освободить место для белых поселенцев. В результате началась длинная серия кровавых и безрезультатных столкновений под руководством генерала Уинфилда Скотта и Закари Тейлора. В августе 1839 года По опубликовал рассказ «Человек, которого изрубили в куски», портрет генерала Джона А. Б. К. Смита, который прославился в борьбе с племенами «Бугабу и Кикапу». Теперь его славили за громкий ораторский голос и энтузиазм по поводу «быстрого марша механических изобретений» в Америке. «Мы – замечательный народ и живем в прекрасную эпоху, – провозглашал технократ своей эпохи. – Парашюты и железные дороги, ловушки для людей и пружинные пистолеты! Наши паровые суда бороздят все моря». Он видел «самые замечательные», «изобретательные» и «полезные – действительно полезные – механические приспособления», появляющиеся как грибы и кузнечики.

В ожидании встречи с генералом в его комнатах журналист пинает стоящий на полу узел, откуда внезапно раздается голос и начинает просить подать ему ноги, руки, парик и зубы. Слуга генерала, Помпей, собирает все части в форму человека и вставляет ему в рот «несколько необычный на вид аппарат». В голосе его вновь «зазвучала вся та глубокая мелодичность и звучность».

Во время борьбы с «Бугабу» – раздутым, преувеличенным ужасом – с генерала Джона А. Б. К. Смита сняли скальп, расчленили и ослепили. Готовые детали сделали из него нового человека, правильного, как треугольник. Рассказ По показал «человека, созданного самим собой», свободного гражданина и героического пограничника джексоновской демократии, как хрупкую конструкцию, удерживаемую публичностью, театральными постановками и рабским трудом – жестокую изнанку марша механизированной цивилизации.

По понимал восторг, вызванный новыми открытиями и изобретениями, понимал обещание науки навести порядок в обществе и мире природы, понимал ее растущую силу, способную связать обыденную реальность и прогнать аномальное, сверхъестественное и мифическое. Однако в Филадельфии он пытался обратить эту силу против нее самой: использовать рассудок для допроса сознания и изучения его скрытых теней. В дополнение к своей работе для Бёртона и в Alexander’s он готовил сборник рассказов, добавляя новые, поражающие воображение истории к своим произведениям из «Фолио-клуба».

Название задуманного По сборника «Гротески и Арабески» относилось к двум способам отклонения от здравого смысла. «Гротески» преувеличивали литературные и социальные условности до комического эффекта – первоначально этот термин обозначал искаженные