ей навстречу. — Ой-ой, да ты прямо как заправский строитель! — Она принялась целовать ее в раскрасневшиеся от мороза щеки и стаскивать с нее ватник. — Что так долго не показывалась? Слушай, да ты поправилась! Здешний климат пошел тебе на пользу! Тьфу-тьфу, не сглазить!

Махидиль счастливо смеялась, подставляя ледяные щеки под поцелуи подруги.

— Где дети?

— Отправила гулять. А свекровь в Ташкент уехала, теперь я одна хозяйничаю.

Махмуда осыпала подругу вопросами, ее интересовало все до мелочей, что окружало Махидиль.

Рассказы Махидиль открывали перед Махмудой новый мир. Муж никогда не говорил с ней о работе. Она задыхалась, сидя дома. Махидиль чувствовала в ее голосе грусть. Стоило спросить Махмуду о семейных делах, как взор ее туманился. Может быть, у нее нелалы с мужем? Но почему Махмуда неоткровенна с ней? Или не желает испортить ей настроение рассказом о своих невзгодах? Во всяком случае, тут что-то не так... «Ладно, раз сама не рассказывает, допытываться не стану», — решила Махидиль.

— Ой, заболталась я, — нарушила наступившее неловкое молчание хозяйка, — и позабыла про чай. Ты же, наверное, голодная. Я мигом!

В этот момент в дверь постучали.

— Эй, невестушка, вы дома, дорогая? Ишь сколько снегу навалило, будь он неладен! Надо бы послать сына, он в минуту бы все расчистил! — Дверь растворилась и вошла широкоплечая, рослая женщина лет пятидесяти, узкоглазая, с желтым скуластым лицом. При виде Махидиль она онемела на мгновение, потом прошептала: — Ой, да у вас гости? А я, не спросив, раскричалась! И мужчины есть?

— Нет, нет. Только моя подруга... Заходите!

Женщина скинула запорошенное снегом пальто, стянула с ног галоши и осталась в шерстяных чулках и черном сатиновом платье, поверх которого была надета новая плюшевая безрукавка.

— Живы-здоровы, мой милые? — продолжала она, обращаясь к обеим подругам своим скрипучим голосом. — Как самочувствие? Холода не мучают? Я совсем не переношу мороза, вся дрожу изнутри. А как ветер переносите? Я и его не выношу... Хоть и дома сижу, а сердце заходится от страха. Пустыня есть пустыня, а город остается городом, ласковые мои! А вы сами откуда?

— Из Ташкента, — ответила Махидиль.

— Ой, сахару вам на язык, мы, оказывается землячки! Ах, Ташкент, Ташкент... Там, наверное, сейчас не так холодно.

Махмуда принялась накрывать на стол.

— Ой, невестушка, — еще проворнее затараторила гостья, — если вы не видели нового платья жены председателя сельсовета, значит, вы ничего не видели в жизни. Такое нарядное, из голубого панбархата, так и прилипло к фигуре, просто обняло, обняло... А муж-то, оказывается, умеет добывать денежки! Дверь гардероба готова отскочить. Эх, нам бы такое богатство...

Эта болтунья была женой Гуляма-ака. С первого же дня приезда в Туябулак она завела знакомство во всеми кумушками кишлака. Ее знали все. У всех она гостья. Не проходило дня, чтобы она не наведалась в два-три дома. Кто сегодня зарезал барана, у кого что варится в котле, кто когда съездил в город и что привез — обо всем она осведомлена.

— Кстати, невестушка, говорят, будут давать награды строителям, это правда?

— Не знаю.

— Ой, неужто не знаете? Кто скажет, что вы жена главного! Мы должны знать все, что делают наши мужья, и даже больше. Какие же мы иначе женщины, невестушка!

Махидиль сдержала смех, а Махмуда, которая жаждала досыта наговориться с подругой, сердилась на некстати появившуюся гостью, на ее «родственное» «невестушка» и отзывалась на болтовню лишь кивком головы. Хотя гостья была, как говорится, все равно, что волос в тесте, она, ничего не замечая, не унималась:

— Да, кстати, говорят, что начальник треста в субботу будет справлять день рождения сына. Вы с Хашимджаном, конечно, пойдете?

— Я ничего об этом не слышала.

— Ой, неужели Хашимджан не говорил? Когда придет, спросите, ласковая моя. Что может быть лучше знакомства с людьми в большом чине. Вот у меня другое дело... Гулям-ака такой человек — пни его, не шевельнется. Топор занеси над головой — в гости не пойдет, хоть лопни... Будь я на вашем месте... Ой-ой-ой, чего бы я не наделала!.. Крепко вцепитесь в мужа, невестушка, и не отпускайте никуда одного! Такой ладный мужчина быстро попадется на глаза вертихвосткам. Разве мало на свете наглых, шелком стелются перед мужчинами. Обязательно нужно время от времени давать мужу острастку, это никогда не повредит. Стоит ослабить вожжи — конец!

— Да что вы, Сабахон-апа! — Чаша терпения Махмуды стала переполняться. — Живем мы хорошо, у нас двое детей...

Но Сабахон перебила ее:

— Ой, что вы говорите, невестушка! У нас со стариком трое детей, а знаете, что он натворил? Стоило чуть взгляд отвести в сторону! Если уж тихоня такое вытворяет...

— Хватит, умоляю вас, — забеспокоилась Махмуда. — К чему эти разговоры?

— Неспелая вы еще, невестушка. Верите каждому слову мужа... Вот вам Гулям-ака, старый, пришибленный, а распустил хвост, повадился... Есть такая потаскуха на стройке! Да вы, наверное, знаете ее, та, что в Куянкочди, ученая...

Махмуда покрылась холодным потом, сердце у нее упало. А Махидиль густо покраснела.

— Вы ошибаетесь, тетушка, — едва сдерживая гнев, заговорила она, наконец. — Во-первых, «та, что в Куянкочди», это я. А во-вторых...

— Замолчи, Диля, — взмолилась Махмуда. Она вскочила и чуть не плача обратилась к Сабахон: — Тетушка, милая, хорошая, уйдите! — Голос ее дрожал. — Вы обижаете мою единственную любимую подругу...

Сабахон опешила. Но тут же глаза ее и вовсе превратились в щелочки, тонкие губы посинели.

— Чтоб ты остолбенела, чтоб подохла! — заверещала она. — Да если бы я сразу узнала, что это ты, я бы растоптала тебя! Зачем пожаловала сюда, за полюбовниками?

— Тетушка... — сдавленно прошептала Махмуда.

Сабахон закусила удила.

— Не нашла моложе моего старика?.. Чтоб такую ученую, как ты, ветер унес! Хочешь заарканить отца троих детей? Ты еще моим мылом не стирала! Я тебе глаза выцарапаю!

— Молчать! — закричала не своим голосом Махмуда. — Сейчас же вон отсюда!

С оханьем и воплями Сабахон, на ходу вдевая ноги в галоши, выбежала из дома.

Махмуда обняла подругу.

— Прости... —