его в роли "начальника". Еще когда мы только приехали в Порт-Артур, Трумпельдор начал играть видную роль в 7-й роте, хотя он был в то время еще простым рядовым. Дело в том, что по дороге из России умер наш фельдфебель, большой поклонник Бахуса, и 7-я рота осталась без хозяина. Ротный командир не мог выбрать другого фельдфебеля из числа унтер-офицеров и скомбинировал фельдфебельскую должность следующим образом: фактически, фельдфебелем был Трумпельдор, а номинально таковым считался один из взводных унтер-офицеров. И фактически, фельдфебель Трумпельдор отлично вел дело. Командир роты ценил его, а солдаты не могли им нахвалиться. Зная об этом, солдаты 3-го взвода, естественно, встретили его с открытой душой, помня, что при нем они будут получать все сполна, и никто их не будет обкрадывать в пище и жаловании. Солдаты 3-го взвода вели себя хорошо, в карты не играли, не пьянствовали, но зато командир их заботился о них, как отец — о своих детях.

Таким образом, он работал в качестве официального взводного командира до 20 декабря 1904 года, когда судьба Порт-Артура была решена и генерал Стессель сдал крепость японскому генералу Ноги. Нас, солдат, отвели в Японию, в плен, где начинается для Трумпельдора новая работа, работа культурно-просветительская и сионистская.

IV. В плену в Японии

Из Порт-Артура вышли мы, как подобает побежденным. Японцы вели нас по тропинкам и дорожкам. Шли мы долго, целый день. Погода была ветреная. К вечеру мы остановились в китайской деревушке на ночлег. И, к нашему удивлению, мы узнали эту деревушку, она была нам знакома, так как находилась в пяти верстах от города. Поняли мы, что японцы водили нас весь день вокруг да около по военным соображениям. Трумпельдор со своим взводом очутился во дворе одного китайца. Трумпельдор вышел во двор посмотреть, все ли люди имеют, где и на чем спать; я остался в маленькой палатке устраивать постель. Слышу какое-то движение; выглянул и вижу — китаец и его ребята пляшут вокруг Трумпельдора и приговаривают: "Шибко твоя шанго капитана" (хороший ты господин), "то такое Ося?" — "Видите, я его как-то в Артуре защитил от нападения одного пьяного разбойника; теперь он меня узнал и рад, что я жив". Китаец шмыгнул в свою фанзу (избу) и вынес оттуда ананасы, мандарины, рис и другие китайские яства. "На тебе, капитана, твоя шибко шанго, хунхуза моя кандраши хотел сделать, а твоя не давал". При этом он открыл губы, стиснул зубы и стал вбирать воздух так, что образовался звук "ц-с-с-ы". Это значило, что он очень благодарен за спасение.

Посадка на пароходы произошла в г. Дальнем. До Японии шли мы дня четыре. Ехать на пароходе было великолепно. Стояла чудная погода. Солнце грело и ласкало. Пароход тихо плыл к берегам сказочной страны Восходящего Солнца. Есть было вдоволь, спать — мягко и чисто. Очутились мы словно в раю после осады. Трумпельдор отдыхал вместе со всеми пленными. Лежит он, бывало, по целым дням на спине с закрытыми глазами и, казалось, думает о чем-то далеком.

— Ося, о чем вы думаете?

— Я не думаю, а стараюсь прийти в себя, чтобы в плену начать новую жизнь, жизнь мирную, культурную.

— Дай Бог.

— Б-р-р-р, гадкая вещь — война...

Нас, порт-артуровцев, японцы отправили на самый большой остров японского архипелага — Нипо. По этому острову они нас возили на железной дороге два дня, чтобы народ нас видел. Народ выходил и встречал нас криками "банзай, банзай" (ура). Наконец, мы приехали в г. Сахай, откуда нас отправили в Хамадера-Тайкаси, где мы прожили год с лишним. Место было живописное: красивая долина на берегу моря, вся покрытая огородами, садами, полями риса, храмами и маленькими домиками. Лагерь для пленных был построен у самого моря. Помещением для жилья нам служили специально построенные деревянные бараки; каждый барак вмещал 200 пленных. Лагерь представлял собою огромную площадь с 50 бараками, кроме кухонь, базара, площади для гулянья, различных канцелярий, приемного покоя, четырех караульных помещений, бани, хлебопекарни и прочих служб. Он был окружен с трех сторон высоким забором, а с четвертой, прилегающей к морю, — частоколом. Создался маленький городок с населением в 10 000 мужчин; из него, без разрешения начальства, не выпускали. Бараки были длинные, узкие, по бокам шли невысокие нары с циновками. Барак освещался электричеством; были также устроены водопровод, уборные и прочие удобства. Чтобы облегчить пленным выполнение религиозных потребностей (так они объясняли), японцы разместили нас по национальностям. Нас, евреев, было среди пленных 500 человек, и мы занимали 3 барака на одном конце лагеря; за нами шли татары, поляки, немцы, латыши, эстонцы, а затем — русские. Во время русско-японской войны военнопленных на работу не посылали; целый день мы были свободны и могли делать, что хотели, понятно, в пределах лагеря. Единственная работа, которую мы должны были выполнять, были работы на кухне и в пекарне, работа для себя же. Всё же остальные работы: уборка двора, амбулатории и прочее выполняли старики-японцы. Кормили нас недурно, до некоторой степени обували и даже платили нам "жалование": по 50 сантимов в месяц — рядовым и по три иены — унтер-офицерам.

Такова была обстановка, в которой Трумпельдор развил свою деятельность. 500 евреев, собранных в одном месте; евреи со всех концов России: из Польши, Литвы, Бессарабии, Волыни, Подолии, Кавказа, Сибири, Великороссии, Украины, Крыма. Евреи разных возрастов: двадцатилетние юноши и отцы семейства (из запаса). Евреи разных классов и убеждений: богатые и бедные, купцы, ремесленники и интеллигенты, сионисты и бундовцы, националисты и ассимиляторы, ортодоксы и свободомыслящие, хасиды разных толков; грамотные и безграмотные, талмудисты и просто евреи без всяких определений. Это был материал, с которым Трумпельдор соприкасался впервые в своей жизни.

Выросши на Кавказе, вдали от еврейской массы, он представлял себе еврея, как представляют себе героя в сказках: еврей — воплощенное благородство, а вокруг него — кривда и неправда. Впервые он ближе узнал еврейскую массу в Тульчине Подольской губернии, куда он попал на военную службу. "Неужели все евреи такие?", — спрашивал он. И сам же давал ответ: "Нет, ибо если бы все евреи были таковыми, то русский писатель Д.Мордовцев46 не писал бы о них так, как он писал, а Элиза Оржешко,47 ведь она полячка, а как пишет о евреях!" Жизнь, однако, оказалась сильнее литературных авторитетов. В Тульчине в то время жил Талненский цадик ("дер Талнер ребе"). Трумпельдор, начитавшись хасидских48 рассказов Л.Переца,49 решил побывать у