В действительности же оказалось, что Трумпельдор был жив и на Мертвой Горке командовал охотниками до последнего момента боя, оставив окопы последним. А случилось это так: накануне того дня начальник охотничьей команды 27-го полка получил приказ занять Мертвую Горку и удерживать ее во что бы то ни стало. Но когда начался бой и японцы упорно стали громить эту Горку, начальник команды "почувствовал себя плохо" и передал командование над ротой фельдфебелю. Фельдфебель, спустя короткое время, решил проведать своего начальника и отправился "искать командира", а начальство над командой вручил старшему взводному унтер-офицеру, который, в свою очередь, последовал примеру своего фельдфебеля и передал командование Трумпельдору. Трумпельдор, взяв в руки командование над ротой, стал у выхода из окопа и заявил, что он теперь — начальник роты и что никто не уйдет отсюда, пока не будет истрачен последний патрон. Он воодушевил всех своих личным примером, и вскорости ему удалось отбить атаку. Но японцы успели подвести свои орудия и совершенно разбить Мертвую Горку. Многие пали мертвыми, многие оказались ранеными; еще большее количество отправилось "искать начальство", подобно фельдфебелю и взводному. Трумпельдор остался только с одним солдатом. Делать было нечего, надо было отступать, тем более, что японцы уже заняли часть окопа. Трумпельдор с "остатком своей армии" отступил. И по пути отступления он встретил морского полковника, который шел прямо на Мертвую Горку. Трумпельдор спросил его, куда он идет: если на Горку, то напрасно, ибо она уже занята японцами. Офицер спросил Трумпельдора, не поздно ли, по его мнению, выбить их оттуда. Трумпельдор ответил, что это было бы возможно при наличии хотя бы роты солдат.

— Беги скорей, — обратился тогда к нему полковник, — за этим перевалом стоят мои матросы; передай им мой приказ, чтобы они поспешили.

Трумпельдор помчался, но матросов он не нашел; только вдали, по направлению к городу, он заметил колонну удалявшихся матросов. Тем временем японцы засыпали всю эту местность и с моря, и с суши ураганным огнем своих дальнобойных орудий. Трумпельдор вернулся и доложил полковнику о бегстве матросов. Тот схватился за голову, опустился на камень и начал кричать: "Жиды вы этакие, изменили". Трумпельдор запротестовал, рассказал ему всю историю с Мертвой Горкой. И в ответ получил обычный комплимент: "Ты не похож на еврея". Полковник отправился искать своих матросов, а Трумпельдора снабдил двумя записками: одной на имя командира 27-го полка, а другой — на имя начальника бригады, генерала Кондратенко, который находился поблизости, в одной из порт-артурских долин, с донесением о происшедшем. Генерал Кондратенко, прочитав рапорт полковника и расспросив Трумпельдора обо всем подробно, приказал ему и его товарищу по фамилии Вдовин остаться здесь, так как тут будет поставлена ночная застава, на случай если "япошки" вздумают ворваться ночью в город.

Трумпельдор и Вдовин остались в сторожевой охране. Между прочим, надо заметить, что этот солдатик Вдовин страстно любил Трумпельдора. Ночь была темная, жуткая. Дождь лил как из ведра, ветер завывал. Небо было черное, зги не видать. Трумпельдора и его товарища поставили в секретный пост. Сторожили они вдвоем в ущелье меж скалистых гор и напряженно всматривались в черноту. Вдруг они почуяли какие-то тени. Именно "почуяли", потому что никого и ничего они не видели, но чувствовали, что кто-то около и вокруг них есть. Вдовин решил, что это — японцы и, следовательно, надо дать знать в штаб заставы. Но Трумпельдор остановил его, хотя секретному посту и не полагалось окликать, но так как он уверен, что это — солдаты, застрявшие в разбитых окопах и теперь пробираются в свои части, то нужно спросить, кто там. И на вопрос "кто идет?" тот получил ответ: "Свои". Оказалось, что пять солдат артурского гарнизона пробираются к своим. Трумпельдор посоветовал им остаться здесь до утра, дабы избегнуть тревоги, которую они могут наделать на других постах. Утром он их привел в штаб заставы, а сам вернулся в полк, где товарищи радостно встретили его целым и невредимым.

Прошло несколько дней после этой истории, а Трумпельдор все еще находился "на отдыхе". Постепенно пришли все "пропавшие" было солдаты, начальник команды тоже уже оправился от своей "дурноты", внезапно овладевшей им в день боя. Июль был уже на исходе. Японцы нанесли русским новый удар. 28 июля русская эскадра была разбита и рассеяна при попытке прорваться из Порт-Артура. А в первых числах августа подошли свежие японские силы генерала Ноги, и он повел новое наступление по всей линии, развив ураганный огонь. И 6 августа, рано утром, наши охотники опять были двинуты в действие. В этот день шел ожесточенный бой на Длинной; туда и направили охотников. Там Трумпельдор и был ранен. На этот раз вести о несчастье с ним оказались правдой. В штаб полка было официально сообщено, что охотник 27-го полка Иосиф Трумпельдор выбыл из строя; его ранили тяжело. Целый день искали мы его и не могли найти. Только в 10 часов вечера позвонили из Морского госпиталя, что там находится на излечении ефрейтор Трумпельдор, что рана у него оказалась серьезная, а посему ему ампутировали левую руку. Теперь он вне опасности, самочувствие — хорошее, температура — нормальная.

Подробностей ранения я не знал. Ночью идти к нему было невозможно. Пришлось отложить на завтра. На утро я пошел его проведать. Мне было жутко. Я не смог представить Трумпельдора, — высокого, сильного, здорового богатыря, — с одной рукой. Шел я к нему неохотно, было не по себе. Все время представлялось, что придется утешать его, и всю дорогу я мысленно повторял слова утешения. Оказалось, однако, что все это было ни к чему. Наоборот, как только он меня увидел, он стал меня утешать. Он не переставал утверждать, что чувствует себя великолепно, что это все — пустяки, и что в ближайшем будущем он опять отправится на позиции. Я присел к нему на постель. Он воспользовался этим случаем и начал бороться со мной одной рукой, при этом улыбаясь своей милой, искренней улыбкой. Я был поражен таким исходом моей первой встречи с ним после пережитой им потери руки. Я попросил его рассказать мне, как и при каких обстоятельствах его ранили, и он рассказал об этом тихим и ровным голосом, спокойно, как будто речь шла не о нем самом, а о чем-то далеком, давно минувшем. Хотя он был