преступника, узнать, еврей ли он действительно, и спросить у него чистосердечно: замешан ли он в этой таинственной краже винтовок. Не может быть, подумал я, чтобы он участвовал в этой темной истории. Нет, это просто поклеп, навет на него, на нас всех, евреев-солдат 76-го пехотного кубанского полка. Не дай Бог, если его осудят...

Пришла смена, я передал пост и ушел в казарму. На завтра только и разговоров было в казармах, что о нем, но фамилию его никто не мог назвать. Русские злорадствовали над нами, евреями: жид,27 мол, везде богатеть хочет...

Вдруг нам объявляют, что в 10 часов утра будет смотр новобранцам, а еврейский мальчик из городка будет опознавать того солдата, которого он видел около турецкой пекарни еще с одним солдатом, которому он рассказывал об украденных винтовках. Зрелище было не из обыкновенных: 500 солдат стоят в струнку и не дышат; впереди идет чумазый еврейский мальчуган, лет 13, руки заложив назад, а за ним — полковник и прочие обер- и штаб-офицеры. Мальчуган пристально смотрит на солдат, ища кого-то, но никого не находит. Нет здесь того солдата, которого он видел около пекарни, заявляет он. Командир полка советует ему еще раз обойти ряды, может быть, он кого-нибудь пропустил. Мальчик вторично проходит по рядам новобранцев. Мы стоим в стороне и ждем, что будет. Вот он подходит к "зубному врачу"; вот, кажется, он ткнет пальцем и скажет: да, это он, тот самый... Но гроза прошла мимо, мальчик даже не замечает этого солдата. У нас отлегло от сердца, еврейская честь восстановлена. Его, арестованного, сейчас, по всей вероятности, выпустят из гауптвахты, подумал я. Но оказалось иначе: всех новобранцев отправляют по ротам, а его, "виновника", под конвоем ведут обратно на гауптвахту. И тогда я впервые увидел его — красивого, высокого, с благородной осанкой юношу, с привычкой, по-видимому, держаться прямо. Плечи и грудь — широкие, руки — длинные, лицо — продолговатое, улыбающееся, открытое и симпатичное, глаза — строгие, проницательные.

Всё дело очень скоро кончилось ничем. Никаких оснований к обвинению "зубного врача" в краже винтовок абсолютно не было. Было совершенно не понятно, почему подозрение пало на него.

Приехавший из Винницы в Тульчин военный следователь быстро напал на верный след, и арестованного освободили.

Мое личное знакомство со странным новобранцем началось через несколько дней после описанного мною смотра. Он сидел еще тогда в заключении, а мне довелось быть часовым на гауптвахте. Тогда-то мне и удалось крадучись говорить с ним. Я узнал, что его фамилия Трумпельдор, что он — еврей с Кавказа, из Пятигорска, по профессии — дантист, что служит он, как солдат по набору, и что он — сионист.

Однако настоящим образом познакомиться с ним пришлось мне лишь значительно позже, на маневрах, когда весь полк находился в лагере и мы могли ежедневно в свободное от занятий время встречаться. Знаменитый Меджибовский военный плац, на котором маневрировал весь Киевский военный округ, был местом первой встречи моей с Трумпельдором. Помню как теперь — это было в августе 1903 года. Мы оба лежали, вытянувшись во весь рост на земле, внутри маленькой походной палатки, и он излагал мне план сионистской работы среди евреев-солдат нашего полка. Когда полк вернется на зиму в Тульчин, надо, говорил он, организовать кружок, который имел бы две цели: культурно-просветительскую и трудовую. На вопрос, что такое трудовая цель, он ответил:

— Мы должны использовать военную службу для сельскохозяйственной подготовки, и можем это сделать очень легко. Ведь полк уходит два раза в год на вольные работы: летом, во время уборки урожая, на полевые работы, и осенью — на свекловичные плантации для уборки свеклы. Эти работы были бы чудесной школой для нас, и мы, евреи-солдаты, должны также ходить на эти работы, а не поступать, как до сих пор, когда евреи оставались в полку нести гарнизонную службу. Это некрасиво и нецелесообразно для нас, сионистов. Мы обязаны за 3-4 года военной службы подготовиться к земледельческому труду, начать пахать, косить, вязать, жать, работать при машинах и прочее и прочее, чтобы затем, после окончания военной службы, быть полезными родной стране, Палестине.

Так мечтал юноша Трумпельдор в 1903 году.28 Мы вернулись в Тульчин. Был сентябрь. Погода еще стояла хорошая. Полк наш готовился к осенним работам, и пока никаких занятий не производилось. Мы были свободны. Трумпельдор уже считался старослужащим и пользовался свободой. Он сразу же взялся за работу по организации сионистского кружка среди солдат. Он собрал инициативную группу и изложил ей свою программу. Программа его была нами принята; был избран комитет из трех лиц, в их числе — Трумпельдор в качестве председателя. Уже назавтра он созвал новоизбранный комитет и предложил провести ему начало его плана, а именно, чтобы раньше всего члены комитета, а затем и члены кружка отправились на осенние работы по уборке свеклы вместе со всем полком. Но этим планам не дано было осуществиться. Надвинулись события на Дальнем Востоке, и пришлось собираться на другую, кровавую страду — на войну, в Порт-Артур.29

172 человека выбрали у нас для отправки в Порт-Артур на сформирование 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.30 Среди предназначенных к отправке был и Трумпельдор. Но однажды он явился ко мне с новостью: его исключили из числа 172. Он был очень расстроен. Но, заявил он, будет всячески добиваться, чтобы его опять включили в число отправляемых; он уже был у адъютанта полка, который посоветовал ему подать докладную записку дивизионному генералу, который должен был прибыть в Тульчин. Так он и поступил. Приехал дивизионный генерал. На смотру отъезжающих Трумпельдор обратился к генералу, рассказал ему всю историю своего назначения в Порт-Артур, а затем своего исключения из списка и просил вновь включить его в число отправляемых как добровольца. Генерал обратил внимание на его фигуру, потрепал его по плечу и обратился к командиру полка с вопросом, по какой причине исключен такой бравый солдат. Полковник, тот самый, который зимой арестовал Трумпельдора, ответил генералу, что именно потому, что Трумпельдор — бравый солдат, он решил оставить его в полку и послать в учебную команду, а по окончании военной школы произвести его во взводные унтер-офицеры. Тогда генерал спросил Трумпельдора, что он предпочитает: быть унтер-фицером или отправиться в Порт-Артур. Трумпельдор повторил свою просьбу об отправке на Дальний Восток. Генерал распорядился о зачислении его в число "избранных". И Трумпельдор вместе с нами стал усиленно готовиться к отправке.

Таким образом, очутились мы, Трумпельдор и