– Кречет! – окликнул Сапсан. Он по-прежнему звал меня старым сокольим именем, наверное, недоумевая, как мне удалось из сокола стать князем.

Я бросил через плечо:

– Седлайте коней, нет мочи в четырёх стенах сидеть. Задохнусь в тереме скоро.

– Да уж, волк собакой не станет, – протянул Канюк не то восхищённо, не то насмешливо.

– Как же совет, князь? – Нилир нагнал меня и тронул за плечо. – Ты ведь для чего-то созвал нас.

– В пути поговорим.

Пусть думают обо мне как о взбалмошном, ветреном самозванце, пусть. Если уж все они так меня видят, что ж, значит, так оно и есть. Только я не был бы собой, если б из одних только приличий стал делать то, чему противится сердце. Обернувшись, я увидел, что все мои спутники недоумённо хмурятся, и только Смарагдель туманно улыбается.

Конюший удивился нам, но безропотно подготовил коней: Нилир взял своего, а вот соколам понадобились свежие, и я дал им лучших из своей конюшни. Рудо я оставил в тереме, отдыхать на кухне и нежиться под полными руками добрых стряпух: мой верный пёс мог бы не нагнать резвых молодых коней, нам с ним лучше будет прогуляться одним, когда гости уедут. Себе я взял крепкого серебристого коня, а Смарагдель, дождавшись нас, сам обернулся оленем: ни один скакун не понёс бы на себе лесового, если только тот, которого готовили ещё жеребёнком.

Нам открыли ворота, и мы стремительно промчались через весь Горвень, поднимая клубы колкого сухого снега. Я безжалостно подгонял жеребца, сильно оторвавшись от моих спутников. Подбитый мехом плащ бился за спиной, злой ветер трепал волосы и терзал лицо, а я радовался, наконец-то чувствовал, что не сижу взаперти, а хоть что-то делаю.

Только проскочив сквозь посад и выбравшись на простор, мы пустили коней рысью, а потом перешли на шаг. Славно было ощущать, как быстро кровь бежит по венам, и я даже позволил себе улыбнуться.

– Я благодарен вам, – крикнул я, оборачиваясь на своих товарищей. Олень-Смарагдель вышагивал гордо, а кони фыркали, не понимая, что с рогатым не так. – Вы явились на мой зов, оставив свои дела. Холмолесское не забудет вашу отзывчивость.

– Братья друг друга не бросают, – ответил Дербник. Сокол князя Мохота из Чудненского бывал резок и нетерпелив, но чтил соколье родство даже после того, как я вернул себе человеческое имя и занял княжий терем.

– Тем более, когда ходят слухи, что с твоим собственным соколом случилось что-то худое, – откликнулся Сапсан.

Я поджал губы. Вести о пропаже Огарька докатились до него – соколы обязаны вызнавать обо всём, что творится в Княжествах, но что, если это известно не только соколам, а уже всем любопытствующим?

– Многие знают? – спросил я.

Сапсан и Дербник переглянулись.

– Не тревожься, князь, – хмыкнул Канюк. На полы его тёмно-синего щегольского плаща налип снег, волосы растрепались от скачки и тонкими прядями свесились на лицо. – То – сокольи толки, простолюдины заняты иным. Кто станет переживать о зелёном пареньке, когда в любой момент в твою деревню могут войти степняки? Ещё и царская армия дышит в затылок. Доносили ведь, наверняка, и тебе тоже – идут Сезарусовы вояки.

– Это правда, – неохотно признал Нилир. – О твоём соколе никто не думает, головы заняты другим.

Я выдохнул. Быть может, князю не подобало так думать, но иначе я не мог: пропавший Огарёк выталкивал и степняков, и Царство на задворки мыслей. Волевым усилием я заставил себя перестать думать о соколе хоть ненадолго и обратился сразу ко всем:

– Чего от нас хочет Царство? Всё того же? Безмолвного принятия придуманной веры?

– Того же, – с готовностью ответил Канюк. – Снова засылали гонцов, на этот раз – без железных доспехов. Говорили ладно и красиво, хотели Пеплицу поразить красноречием, а она выставила их вон. Засели у сожжённой Еловицы, наставили там шатров и ждут неизвестно чего. То ли нашей милости, то ли нашей глупости. Может, измором возьмут, а может, готовят бойню.

Я ухмыльнулся самой гадкой из своих ухмылок.

– Так что же мы, позволим им сидеть у своих границ?

– Мохот благословил меня на совет, – откликнулся Дербник. – Князь немолод, но так же горяч, как в лето моего сокольего посвящения. Границы Чудненского далеки от царского становища, но вести о новой вере привели Мохота в истинную ярость. Он готов прислать пеших и конников, чтобы прогнать иноземцев.

– Изгод доверил это мне, – недовольно буркнул Сапсан. Многие знали, что князь Сырокаменского привык во всём полагаться на своего сокола, а Сапсан, между прочим, был уже не юноша, чтобы стрелой летать по княжеским поручениям, и лично я бы на месте князя подумал над тем, чтобы обзавестись молодым гонцом. – Если потребуется, я подниму дружину.

– Ну а Ягмор даже сокола не прислал, – фыркнул Канюк.

– Что ему тревожиться, сидит на дальних берегах, – проворчал я. – Будь я так же далеко от границ, тоже не шевельнулся бы, положившись на соседей.

Мы выстроились в один ряд, и наши кони спокойно шагали по полю, усыпанному снегом. Нечистецы заснули зимним сном – так всегда происходило, когда Серебряная Мать вступала в полные права на целую половину годового оборота. Я был уверен: все мои спутники думали об одном и том же: о помощи нечистецей.

– Ваше молчание громче любого спора, – произнёс Смарагдель, не меняя оленьего облика. Это было странно: видеть говорящего оленя, но не более странно, чем то, что мой друг и отец всегда оставался единственным из сородичей, кто не засыпал на зиму. – Я чую, о чём вы молчите. И скажу вам вот что. Я готов был бы поднять мелких лесовых и лешачат, собрать по всем владениям. Княжества – наш край, даже больше, чем людской. Мы – дети Серебряной Матери, вы – сыны Золотого Отца, а кое-кто из вас – сразу и то, и другое. Нам не навяжешь нового, наносного, как ни старайся и сколько ни тряси железом. Это невозможно. Но так же невозможно и другое: поднять лесную братию среди сна, надёжно охраняемого материнским светом. Здесь вам придётся надеяться самим на себя, чтобы защитить не только людей, но и нас. Не думал, что когда-либо наступит такое время. Вам не поднять нечистецей против врагов, мои лесовые спят среди таких глухих чащоб, куда не протиснуться ни одному лесному зверю. Бейтесь сами.

Никто, кроме меня, не посмел бы спорить с лесовым, но мне нечего было возразить Смарагделю. Он всегда говорил то, что думал, не лебезя и не заигрывая. Я кивнул ему, выражая почтение.

– Я понимаю тебя, Смарагдель, и не прошу помощи твоего народа, лишь позволения провести войска через Великолесье. Ты не станешь противиться?

Олень качнул рогатой головой.

– Не стану. Проходите и гоните тех, кто хочет лишить нас отца и матери. А если не получится прогнать – убивайте.

– А что с твоей силой? – спросил Дербник. – Мы с Сапсаном видали, как ловко вы со скоморошьим князем разделались с тварями, которых породил Истод в последнюю Морь. В вас проснулись силы нечистецких сынов, и все враги полегли прямо так, от одного вашего желания. Помнишь ведь, Сапсан?