В Царстве, оказывается, всё было проще: много людей, кто в щегольском, кто в рубище, все со своими причудами, и женщина-падальщица удивляет только тех, кого вообще несложно удивить. Здесь же, в самом узком месте Перешейка, люди были совсем другие: любопытные, зоркие, настороженные, всё равно что мелкие лесные зверьки.

Любир остался далеко позади, впереди до самых Княжеств тянулись только мелкие деревеньки, между прочим, процветающие из-за близости Тракта. Здесь я даже впервые увидела блудных мужчин, увешанных жемчугами хуже баб и предлагающих плотские утехи богатым путницам и торговцам. В Царстве тоже можно было найти мужчину за деньги, но только в домах удовольствия, по улицам никто не ходил и не хватал за руки. Их вид напоминал мне Аркела, и я всегда старалась убраться подальше, едва завидев раскрашенное небритое лицо.

Пару раз меня, правда, приглашали для привычных для любого падальщика дел: проверить, почему скверно пахнет из избы, в которой жил одинокий старик; выудить утопленника из реки; или дотащить до могильника мертвяка, покрытого пугающими струпьями. Я старалась не навязывать свои услуги, мне не хотелось быть побитой местными падальщиками, но и не отказывалась, если хватали за рукав: лики имеют свойство заканчиваться, зато всегда хочется есть, выпивать и спать под крышей.

Перчатки и закрытый наряд уже плохо грели – холода стояли такие, каких я никогда не помнила в Царстве. Часть пути я проехала на дровнях у доброго крестьянина, который отказался брать с меня оплату, за что я безмолвно благословляла его. Мои волосы стали сухими и ломкими, как солома, а кожа на руках покрылась мелкими трещинками, которые неприятно зудели и щипали.

В деревнях становилось нечего делать. Впереди – Княжества, земли нечистецей и меченых, диких зверей и чудищ-людей. Деревни Перешейка тут мельчали, лишь изредка попадались богатые купеческие дворы с посадскими постройками. Мне казалось, что я весьма преуспеваю в ворожбе: кое-что у меня правда стало гораздо лучше получаться, пусть ценой головных болей и кровящего носа… Теперь я понимала, что не успокоюсь, пока не встречусь с нечистецами и с самим князем-чудовищем, умершим, но поднявшимся.

– Благодарю тебя, незнакомец! – крикнула я и спрыгнула на землю. – Пусть зима пройдёт для твоей семьи спокойно.

Мужчина махнул мне рукой, а я поплелась на очередной могильник.

Мне нужно было только одно: попытаться в последний раз, прежде чем Тракт выведет меня в княжеские земли. Отчего-то я была уверена, что сейчас произойдёт что-то важное, что-то такое, что приведёт меня к цели.

Я скучала по Ферну. И хотела написать ему хоть какое-то письмо, в котором расскажу, как у меня дела и что я маленькими шагами, но иду к цели.

Могильник был совсем маленький. Склепы здесь строили не из белого мрамора, а из какого-то пористого серого камня, между могил росли старые деревья, их голые ветки чёрными росчерками делили серо-синее вечернее небо. Недавно выпал мелкий снег, припорошив всё вокруг, словно мукой. Я придирчиво разглядывала серые камни, проверяла многие из них тростью: кажется, их будет намного труднее сдвинуть. Что делать? Копать?

Могильник тянулся в сторону моря, тут пахло солью и прелью. Если бы не деревья, меня продуло бы до костей.

Я прошла ещё дальше, чувствуя подступающие злобу и отчаяние. С такими могилами мне не справиться, это очевидно. Вдруг здесь вообще не хоронили, а сжигали тела, как в Княжествах? Вдруг я зря не осталась в окрестностях Любира ещё хотя бы на семиднев?

Быстро темнело, и я решила не тратить времени: сказала себе, что только загляну за разлапистую липу и поверну назад. Оказалось, всё не зря: за липой я увидела гробницы, похожие на маленькие деревянные избы или собачьи будки.

«В хорошем туесе и хлеб не черствеет, и ягоды не портятся» – я уже слышала такую пословицу на Перешейке. Туесы и короба для хлеба здесь срабатывали из древесины особых пород, и гробницы, по всей видимости, тоже: они белели в сумерках, словно недавно сложенные, но не пахли ни свежим деревом, ни землёй, что могло бы говорить об их возрасте.

Я приблизилась, испытывая смесь радости и возбуждения. На ближайшей гробнице виднелся треугольник – двойная удача!

Прощупав деревянную крышку и стыки пальцами, я попробовала поддеть её – сначала рукой, потом тростью. К моему удивлению, крышка достаточно легко поддалась, съехала вбок, слегка скрипнув.

По привычке я задержала дыхание. Тленом не пахло, только сухим деревом. В гробнице лежала девушка – совсем юная, хрупкая и бледная, иссушенная смертью, как бабочка у чердачного окна. Я тронула её тростью, мысленно извиняясь перед ней самой и всеми, кто любил её при жизни. Приподняла подол тяжёлого бархатного платья, расшитого листьями, и увидела жёсткую шерсть, которой обросли ноги. Стопы прикрывал расшитый рушник, и я догадалась, что там увижу, но всё-таки тронула его тоже. Так и есть. Копыта какого-то лесного зверя, то ли лани, то ли оленя. Я втянула воздух через нос. У меня никак не укладывалось в голове, что за хворь придумал и напустил на земли волхв из рассказов Ферна. Как такое может быть? За что она убивала и молодых, и старых, уродуя их тела и превращая во что-то не вполне человеческое?

Я осторожно спустилась к девушке, натянула маску на лицо, прикрыла волосы капюшоном так, чтобы ни единая прядь не оставалась снаружи, положила одну руку на мёртвую грудь, а вторую – на живот. Тело было таким хрупким, что я боялась, будто кожа вот-вот треснет, а кости рассыпятся.

– Прости меня, милая. Я не со зла. Я для того, чтобы можно было дать жизнь другим. Или… даже тебе.

В горле встал комок.

Я закрыла глаза, прислушиваясь к своему учащённому сердцебиению. Ворожба – сокровенный процесс, сокровеннее даже ночи с новым мужчиной, её легко спугнуть, разбить, а потом трудно призвать назад, поэтому от меня требовалось стать только телом, только кровью, только душой. Я научилась отключаться от мира, подавлять все ощущения, кроме ощущения своих рук, лежащих на мёртвом теле, и сердцебиения.

Руки в перчатках быстро нагрелись, словно лежали не на мёртвой девушке, а на сковороде. Я что-то чувствовала, какое-то тёплое дуновение, но это был не ветер, а что-то внутреннее, незримое и не ощущаемое никем, только мной. Я подозревала, что происходит: звериные копыта обращаются иссохшими стопами, тусклая шерсть втягивается, и ноги несчастной снова становятся человеческими, покрытыми серой мёртвой кожей.

Но мне было мало этого.

Я вдохнула глубже и выдохнула толчками, усиливая свою отрешённость и изо всех сил сосредотачиваясь на ладонях и мёртвом теле. Вероятно, из носа у меня уже пошла кровь, но я не обращала внимания. Я хотела дотянуться до маленького мёртвого сердца, хотела влить в него своё тепло, а потом подогнать ударами своего сердца, ставшими слишком частыми и горячечными.

Что-то случалось. Что-то творилось.

Весь мой опыт сейчас готов был вылиться во что-то новое и невиданное, все мои накопленные силы сосредоточились на тельце маленькой меченой. Я вся была – как котёл, бурлящий и готовый вот-вот расплавиться от слишком сильного жара. По моим пальцам что-то текло, но не снаружи, а внутри, будто они превратились в ручьи, заточённые под кожей.