Я слабая, но как же я хочу стать сильной! И как же я хочу повернуть время вспять.

Не только потому, что стала убийцей, а потому что это Демьян. Мне тяжело без него, мне попросту невыносимо ходить, дышать, жить.

Он ведь мертв.

И чувств моих не меняет то, что будущего у нас бы не было. Я такого будущего не хотела – безмолвной тенью быть, запертой в клетке.

— Алина Руслановна, – меня поймала медсестра – Аня, которой я приплачиваю, чтобы более тщательно за Ларой ухаживала, — знаю, вам предлагали психолога, но…

— Но я отказалась, – перебила я, договорив.

— Простите, что лезу, – Аня опустила глаза. — Мы привыкли видеть людскую боль, и мало кто готов к терапии. Понимаю, хоть и не одобряю. И мой вам совет – сходите в церковь. Даже если в Бога не верите – сходите, воспримите как ритуал.

Бог вернет мне семью? Вернет Демьяна?

Сомневаюсь.

— Чудеса случаются, но редко, тут спорить не стану, – Аня верно считала мое выражение лица. — Вряд ли вы что-то вымолите, но на душе станет легче. Сходите.

Я рассеянно кивнула, и спустилась по лестнице.

В салон ехать, или куда? Все так бесцельно, бестолково. Безжизненно. Я как была тенью, так тенью и осталась, и все мое окружение – погибший Демьян, и Лариса, застрявшая между жизнью и смертью.

Хотя нет, еще есть звонки. Эти мужчины не представляются, но я узнаю некоторые голоса, хотя имен не помню – эти люди из отцовского окружения, они у нас бывали. И они интересуются, нужна ли мне помощь.

Недобро интересуются, ведь это не помощь. Это покровительство. А мне оно не нужно. Я ненавижу этот «бизнес» – обезглавленный и обескровленный, но я больше не стану ни под кем прогибаться и подчиняться.

— В церковь, – пробормотала, садясь в машину, — глупость какая! Не поеду я ни в какую церковь!

Но, тем не менее, я повернула именно к церкви. Остановила машину, вышла, взяв сумочку, и застыла. Может, и правда, войти и… не знаю, свечки поставить за папу, за Демьяна? Попросить не за себя – за них?

Вот только я делаю шаг, и меня душит. Убийца пойдет просить за жертву?

— Сначала в магазин, – прошептала, обогнула церковь, и пошла в поисках магазинчика.

Мне ничего не нужно, я всего лишь оттягиваю время, которого стало слишком много. Просто кажется, что если бы вошла в церковь не подготовившись, замертво бы упала.

Заглянула в сумку, чтобы проверить кошелек, и поморщилась – пистолет здесь. Ношу его как напоминание. Нехорошо с оружием идти в церковь, значит, в следующий раз.

А сейчас я просто прогуляюсь.

Я шла по небольшой улочке, свернула в проулок, еще в один. Город я знаю, но как же хочется потеряться, просто бродить, отыскивая путь назад. Может, отыщу этот самый путь?

На миг остановилась, прислушалась, и удовлетворенно хмыкнула. Может, у меня паранойя, но я постоянно чувствовала слежку. И видела. Разные машины, не одну. А сейчас – ничего. Значит, показалось. Да и кому я нужна, кроме Волынова? Он бы не стал выслеживать, убил бы.

Внезапно горло сдавили, и меня швырнуло к холодной стене, о которую я ударилась затылком.

— Вот так встреча, – прошипел ненавистный голос.

Мне больно. В глазах темно, хотя сейчас не ночь – сумерки. Я шла по Строительной, здесь недострои вместо снесенных бараков. Людей нет.

Только я.

Только шаги по снегу.

Только Волынов, которого я пока не вижу из-за дурноты, но голос этот невозможно не узнать. Думала о нем, и беду накликала.

— Ну что, сука, допрыгалась? Сейчас мы тихо-мирно доедем туда, где деньги. Ты попросишь прощения, и, может, если хорошо постараешься, я тебя прощу.

Зрение восстановилось, и я увидела его глаза – рыбьи, противные.

И отчетливо поняла – убьет. Отдам я ему деньги, не отдам – убьет, наиздевавшись перед этим. Заставит унижаться, дав надежду, а потом с наслаждением избавится от меня, отомстив.

— Что, язык проглотила, сука?

— Алина, – поправила я, и начала съезжать по стене.

Волынов презрительно взглянул на меня, и сплюнул.

— Страшно, Алиночка? За свои грехи нужно отвечать, ты в курсе? Не время валяться, как бомжиха. Поднимайся, или я сам тебя подниму, и тебе не понравится!

Да, мне страшно. Мне дико, невыносимо страшно, что именно этот человек меня убьет. Меня, и моего ребенка, который заслужил жить, и не быть таким, как мы.

Я съехала до земли, и опустилась на свою сумку… на сумку, в которой лежит пистолет.

— Сейчас встану, – пробормотала, нырнула руками под попу, делая вид, что упираюсь в землю.

Ну же, давай, расстегивайся… да, вот. Рукой шарю в сумке – расческа, съемный аккумулятор… вот он, ненавистный пистолет под мою руку.

— Вставай, блядь, – мужчина, вымещая злость, пнул меня в колено, которое тут же болью прострелило.

Так не помогают подняться. Но я должна. Иначе у него крышу сорвет, он повалит меня, и пнет куда-нибудь еще. В живот, например.

Я не могу потерять ребенка!

И я встала.

А затем выставила руку с пистолетом, крепко вцепившись в него, чтобы Волынов не отобрал.

— Не выстрелишь, дура. Я сильнее, – скривился мужчина, но побледнел. На половину шага отступил.

Струхнул.

А еще, понимаю это с горечью, только один мужчина мог повернуться ко мне спиной, в то время, когда я целилась.

— Я тоже больше не слабая, – твердо произнесла я, и Волынов увидел что-то в моих глазах – решимость, отчаянье, или что-то иное.

Метнулся ко мне, сузив глаза, и я выстрелила.

Прямо в его бычью шею.

А затем снова съехала по стене дома, не в силах смотреть на упавшего мужчину, который своей кровью пачкал снег прямо у моих ног. Закрыла лицо ладонями, и тихо заплакала.

Очнулась, почувствовав, что от холода уже зубы стучат.

И колотит все тело.

Попыталась подняться, но ноги затекли, и я рухнула в снег, прямо сверху на какую-то темную твердую кучу.

Это…

Вскрикнула и скатилась с мужчины.

Волынов. Он лежит здесь, а под ним багрово-красный снег, на морозе застыл, покрылся корочкой.

Схватилась за шершавую стену и поняла, что в другой руке по-прежнему сжимаю пистолет, пальцы заледенели, срослись с холодным металлом.

Боже мой…

С трудом, держась за стену, встала, покачнулась. Посмотрела вниз на мужчину.

И…ничего не почувствовала. Ни сожаления, ни страха, если бы время