одинаковое внутриполитическое значение, особенно в эпоху, пока литовские земли характеризовались значительным количеством православного русского населения. И едва ли кто предполагал, что именно литовский князь «Витовт окажется самым опасным соседом для Москвы, что он широко воспользуется родственными к ней отношениями в свою пользу и во вред Восточной Руси»[179].

Отношения с Ордой были всегда жестким противостоянием отличных по своей ментальности и мировоззрению общественных систем, чего не было в случае с Литвой. Но здесь преобладала дипломатия, а к военным способам решения проблемных ситуаций прибегали только в самом крайнем случае, когда все другие способы были исчерпаны. В каком-то смысле отношения с Ордой были проще – они зависели от внутреннего развития каждого из участников только в плане состояния его военных возможностей. Но здесь внешнеполитические успехи Москвы имели несколько меньшее значение для «собирания земель», т. е. внутреннего развития Руси, чем это было на литовском направлении. Другими словами, для русско-ордынских отношений война не была неизбежностью, сохраняла свой «дипломатический» характер в условиях даннической зависимости.

Последняя в силу своей природы, не предполагала вмешательства Орды во внутрирусские дела или серьезных попыток оторвать от Москвы территории для того, чтобы сделать их частью своего государства[180]. Что оказалось похожим в отношениях русских земель с обоими противниками – это довольно рано появившаяся традиция перехода на службу Москве литовских православных бояр и удельных князей, а также татарских царевичей. В первом случае это облегчалось этническим и религиозным единством, во втором – веротерпимостью русских и татар, прагматичным выбором великих московских князей, всегда ставивших реальные приобретения выше, чем религиозные или национальные предрассудки[181]. Это же отличало отношения на Балтике – там мы не знаем примеров перетекания человеческих ресурсов в обоих направлениях: религиозные противоречия оставались с самого начала важнейшим фактором, разделяющим русскую и западноевропейскую цивилизации.

На берегах Балтики соотношение силы и дипломатии было примерно равным и по своим объемам несопоставимым с первыми двумя «боевыми фронтами». Орденское государство в Ливонии было само по себе слабым в военном отношении, и для борьбы с ним, за редкими исключениями, хватало сил Новгорода и Пскова[182]. Швеция была сравнительно далеко, ее силы в соседней Финляндии и Карелии всегда оставались незначительными, а вовлеченность в европейские дела не оставляла ресурсов для серьезной экспансии на Востоке вплоть до начала XVII в[183]. В целом при общем доминировании политических способов достижения целей невозможно установить связь между природой отношений и главенствующим способом взаимодействия с Орденом и Швецией для формирующегося Русского государства. Антагонистические по своей сути отношения на Балтике допускали мирное разрешение споров, родственная близость с Литвой была важнейшей причиной жесткого противостояния, а цивилизационные различия с Ордой и борьба за избавление от даннической зависимости вполне допускали преобладание дипломатии и некоторого смирения перед татарской силой.

Итак, причиной создания единой русской государственности стала необходимость решения масштабной задачи выживания русского народа. Поэтому формирование внутреннего единства требовало повышенного внимания к достижению именно внешнеполитических целей – с помощью чего происходил в Русских землях процесс «доказательства» того, что единое государство действительно нужно. В результате, как отмечает историк, «процесс собирания власти протекал в теснейшей зависимости от внешних отношений Великороссии – под давлением потребностей ее самообороны», а «первым моментом решительного успеха в великокняжеской борьбе за усиление центральной политической власти явилось нарастание руководящей роли великих князей всея Руси в международных – боевых и мирных – отношениях Великороссии с соответственной перестройкой внутренней организации»[184].

По мере расширения пределов власти московских князей внутренняя и внешняя политика Руси переплетаются друг с другом настолько, что уже невозможно обнаружить грань между этими видами. И если в начале их диалектическое взаимодействие было обусловлено стратегической необходимостью обороны, то с середины XV в. русское государство начинает распространять свое влияние через «втягивание» в себя отдельных территорий своих прежде могущественных соседей. Пределы этого процесса определяет только столкновение с иными могущественными цивилизациями – на Западе это произошло во второй половине XVI в., на Востоке таких препятствий не находилось вплоть до появления русских на рубежах Китайской империи в конце XVII столетия.

Русские великокняжеские дома, которые могли добиваться успехов на внешнеполитическом поприще применительно к интересам не только своей земли-княжения, но и Руси в целом, достигали своей цели. Проигравшие в конкуренции постепенно вытеснялись с политической арены, их служилые люди переходили к Москве, а городские общины также делали свой прагматичный выбор. Историк отмечает, что «с участием горожан происходило присоединение Нижнего Новгорода к Москве в 1392 г. Тогда по звону колоколов „снидеся весь градъ“ и старейший боярин Василий Румянцев объявил о переходе бояр на службу московскому князю»[185]. Внутриполитическая борьба на Руси после монгольского нашествия становится менее хаотичной, чем это свойственно бесконечным раздорам XII – первой половины XIII в., но становится понятен ее фундаментальный смысл: «дело идет о том – быть государем всей Русской земли или слугой этого государя»[186].

Уже по поводу съезда князей во Владимире в 1296 г. С. М. Соловьев замечает: «Этих съездов княжеских нельзя смешивать с прежними съездами родственников: теперь князья являлись не как братья, но как отдельные независимые владельцы». Парадоксальным образом снижается ожесточенность и непримиримость конфликтов между землями-княжениями и стоящими за ними могущественными городскими общинами – того варварства, которое было им присуще до середины XIII в., практически не остается. Теперь мы редко встречаем примеры жестокого взаимного разорения крупных русских городов, как это произошло с Киевом во время княжеского конфликта в 1169 г. На этом фоне в первой четверти XIV в. окончательно определяется логика исторического процесса в русской внутриполитической жизни, когда из четырех великих княжеств – Московского, Нижегородского, Рязанского и Тверского – остаться во главе объединения всех русских земель могло только одно.

Сложное взаимодействие между ними и непростые отношения князей с городскими общинами – внутриполитическая жизнь Великороссии, организованная вокруг движения к цели ее обороны от внешних врагов и объединения[187]. Одновременно оформляется фактическое единство целей и практики внутренней и внешней политики в России, остающееся с нами и по сию пору: каждый из крупных великокняжеских домов должен был учитывать во внешних делах их влияние на свое положение во внутренней русской политике. Плохо было то, что по мере перетекания все новых жизненных сил в Москву другие крупные русские земли-княжения слабели и, оставаясь формально независимыми, все чаще обращались к иноземным соседям за гарантиями своего существования. Трагичны в этом отношении судьбы Твери и Великого Новгорода – крупных центров русской цивилизации, пришедших к середине XV в. в окончательный физический и моральный упадок[188].

Работа по строительству единой Великороссии