умолял добить. Спаркс тоже виноват во всём этом. В первую очередь виноват в том, что выжил, а не подох вместе с ним. И Кеннет почти близок к этому, но по губам вновь начинает стекать чёрная дрянь.

Опустив руки, Бентлей достаёт платок и прикладывает его к носу, торопится стереть всё, что связывает его с тем самым Бентлеем-чудовищем, не знающим жалости и терпеливости. Он выдыхает и садится в мягкое кресло, утопая в нём, пока Спаркс поправляет на себе одежду. Ему нужна эта пауза, чтобы совладать с собой и не показать, как сильно злость затуманивает разум.

– Но раз вы здесь и пока не намереваетесь сбежать, расскажите мне, что произошло за всё это время в Лондоне. Вы же исправно выполняли свою работу, да должны, наверное, знать, кто же такой Реджинальд Комптон и почему он так высоко забрался на моё место? Должны знать, что мой особняк с моим наследием, пусть и практически незначительным, попытались продать. Мистер Спаркс, расскажите мне, почему моя власть в Лондоне после моей смерти была так быстро разрушена? Не вы ли должны были следить за Ост-Индской компанией?

На его лице нет ни язвительной улыбки, ни ехидного выражения, а слова, такие же острые, как ножи, нужны лишь для того, чтобы пригвоздить Спаркса к полу и не дать ему улизнуть от ответа на самый важный вопрос:

– Почему вы решили, мистер Спаркс, что я захочу, чтобы вы вновь на меня работали?

Бентлей не думает, что Оливер сможет сказать хоть что-то вразумительное, и потому даже не смотрит на него. Независимо от того, какие слова сорвутся с губ бывшего агента, они не будут иметь для Кеннета никакой ценности. Но он должен быть милосердным и справедливым, если хочет оправдаться в собственных глазах и стереть с себя клеймо чудовища.

Спаркс выпрямляется, держа руки по швам, будто военный.

– Лорд Кеннет, я прибыл в Лондон лишь спустя три года после вашей смерти. И, к сожалению, к тому моменту мистер Комптон уже начал вести свою активную деятельность по узурпации власти над Ост-Индской торговой компанией. Я ничего не мог с этим поделать, так как не обладал достаточной властью. Всё, что было в моих силах, так это постараться уменьшить влияние лорда Комптона в узких кругах. Однако как только Девон сообщил мне, что вы вернулись, и попросил о помощи, я немедленно отправился разбираться. Мне удалось достать каперскую грамоту капитана О'Райли, чтобы вас освободили из-под ареста.

Кеннет поначалу хочет прервать речь Спаркса, даже искреннее раскаяние в голосе не способно смягчить сердце лорда. Однако слова про грамоту заставляют его поджать губы и задуматься. Он не добился бы успехов в прошлом, если бы руководствовался только сердцем. Здравый смысл говорит ему, что ещё один преданный человек может пригодиться.

– Допустим, я поверю, что вы помогли мне выбраться из тюрьмы, и, скажем, я вам благодарен, но принимать вас на службу не собираюсь. Однако вы можете кое-что для меня сделать – возьмите бумагу. Вы с указом поедете в Ньюгейт и освободите двух человек, затем привезёте их ко мне в поместье. И постарайтесь сделать это быстрее. А сейчас пишите.

* * *

Джеффри столько раз закидывало в самые неприятные и омерзительные тюрьмы, что Ньюгейт по сравнению с ними славное местечко для отдыха. Здесь хотя бы нет перебоя в еде, да и вода, пускай и с привкусом гнили, подаётся почти всегда по расписанию. А в дневной камере и вовсе можно поболтать с местными обитателями, чувствующими себя здесь если не хозяевами, то постоянными гостями. Сам Джеффри старался крутиться поближе к двери, дабы попытаться взломать замок, пока никто не видит. Но ему сразу толково объяснили, какие здесь у них в камере порядки.

Для многих, с кем Корморэнт общался на протяжении нескольких дней, Ньюгейт выступает не тюрьмой, а своеобразным спасением от холода, голода и разбушевавшихся джентльменов – молодых благородных выродков, – издевающихся над простым людом. И большинство не просто не рвутся на свободу, многие просто мечтали попасть сюда, чтобы хотя бы перед смертью спать под крышей, не протекающей во время дождя.

Но кто бы мог подумать, что в день, когда он раздобудет то, чем можно будет незаметно вскрыть замок и удрать, у него перед носом дверь распахнётся сама, и его потащат за руки туда же, куда и Колмана, – на помост перед зданием суда. На площади уже собрались люди. Джеффри с раздражением отмечает, что их слишком много, чтобы можно было в случае чего оттолкнуть от себя палача да сигануть вниз с разбега и удрать прочь. Толпа сама затолкает его обратно в петлю, лишь бы посмотреть, как дерьмо будет стекать по его порткам, а потом кто-нибудь да стащит сапоги, потому что мёртвым они ни к чему.

– Эй, может, договоримся? – интересуется Джеффри у капитана в красном мундире, пересчитывающего заключённых, за что получает неслабый удар под дых.

Бывало и хуже. Его и швыряли в канаву, и лупили палкой, думая, что он вот-вот сдохнет, как израненная шавка. Но Джеффри всегда был слишком живучим, чтобы просто так окочуриться. Он сгибается пополам. Схватиться за живот ему не дают связанные за спиной руки.

– Можно и понежнее. Вы человека вздёрнуть собрались! Отправить сына божьего на тот свет! В последние минуты жизни имею я право на человеческое отношение?

Ему отвешивают подзатыльник такой силы, что подбородком Джеффри ударяется о грудь и прикусывает кончик языка, да так больно, что тут же испускает глухой стон.

– Заткнись, убожество. Иначе отправишься на виселицу первым. Я доходчиво объясняю?

Капитан хватает Корморэнта за тёмные грязные волосы и задирает ему голову, чтобы тот смог посмотреть в глаза. На довольно симпатичное гладкое лицо явно сытого и полностью удовлетворённого собственной жизнью и положением человека. Джеффри натягивает улыбку, самую очаровательную, что только у него имеется. Но это не портовая шлюха, которой достаточно чего-то подобного, чтобы воспылать тёплыми чувствами.

– Ладно-ладно, кэп! Я всё понял! – если бы Джеффри мог, он бы даже поднял руки, чтобы его слова звучали особенно убедительно. – Только не вешайте меня. Так ведь можно?

Обычно, когда он пытается сойти за дурачка, это существенно усыпляет бдительных солдат. Хотя куда уж больше, если никчёмные солдафоны возле помоста зевают, переговариваясь между собой, пока толпа кучкуется и жмётся друг к другу, чуть ли не залезая на плечи и головы соседей. Джеффри мрачно усмехается про себя, когда капитан отпускает его и уходит.

– Ведите. По три человека, затем ещё по три, а там как