Я ушам своим не верил. 9 мая, в день моего рождения состоится такое памятное для меня событие. Не знаю, специально так подгадал Перяков с датой собрания или это было чистой случайностью, но именно в день своего двадцатилетия я стал коммунистом.

Первым, кто подошел после собрания поздравить меня, конечно же, был мой друг Володя Воронин.

– Держи пять, Николай! Поздравляю! Желаю тебе, чтобы в твоей жизни всегда все складывалось благополучно! Ну, и конечно же – с днем рождения!

Мы крепко, по-мужски обнялись.

Володя был принят в члены ВКП (б) 29 января 1944 года. Это я хорошо помнил. Рекомендовали его, так же как и меня, парторг батальона Перяков и агитатор батальона лейтенант Шибанов Федор Гаврилович.

– Ну, теперь мы с тобой на равных, – ответил я Володе.

– На равных. Только, смотри, не зазнайся. А то нос задерешь кверху, друзей перестанешь замечать.

– Скажешь еще! – «обиделся» я.

10 мая 1944 года батальон эшелоном выехал в Каменец – Подольский, а оттуда – пешим маршем к новому месту дислокации – в г. Дорохой, Румыния.

От Каменец- Подольского до границы по прямой – 45 километров, а от нее до Дорохоя – 25 километров.

Последним населенным пунктом на нашем пути к линии государственной границы был город Герца, Черновицкой области. Всего несколько километров отделяли нас от Румынии.

В середине дня мы подошли к заветной черте. У каждого из нас в душе было такое состояние, будто мы прикоснулись к чему-то святому. Каждому не терпелось поскорее увидеть эту линию, припасть к ней, потрогать руками.

В пограничной полосе не осталось ни одной наблюдательной вышки, проволочные заграждения были смяты, а контрольно-следовая полоса перестала существовать в первые месяцы войны. Земля была перепахана взрывами авиабомб и снарядов.

Фашисты уничтожили все, что напоминало бы о государственной границе: здания пограничных застав, инженерно-технические сооружения, сожгли пограничные столбы – эти святые для каждого советского пограничника атрибуты. Там, где когда-то стояли в пышной зелени деревьев казармы, теперь были руины. Пограничники обороняли их до последнего патрона. Гитлеровцам легче было сровнять с землей здания огнем артиллерии, чем сломить сопротивление оборонявшихся русских, что зачастую и делали. Подвергнув заставы массированному артобстрелу, фашисты, по телам наших бойцов продвигались вперед.

И вот теперь, спустя почти три года мы стояли на том самом месте, откуда начала свое шествие Великая Отечественная война.

Мы увидели обвалившиеся, заросшие травой окопы, в которых насмерть стояли воины в зеленых фуражках, представили, как они сражались, давая возможность всем нам прожить еще несколько часов в состоянии мира, когда здесь уже лилась их кровь.

Они не позволили фашистам застать врасплох спящих мирных людей, тем самым сохранив десятки, сотни тысяч жизней, но заплатив за это собственными. Здесь для многих моих сверстников война окончилась, едва начавшись.

Мы почтили память наших героев, молча постояв над окопами, ставшими для них братскими могилами.

И, когда миновали участок местности, именуемый в прошлом пограничной полосой, раздался радостный, возбужденный голос:

– Ребята, да ведь это уже граница!

Наш ротный тихо, вполголоса произнес:

– Здравствуй, родная! Наконец-то мы встретились! Как долго мы шли к тебе!

XVI. В Румынии

16 мая 1944 года батальон приступил к выполнению очередной задачи – охране тыла 2-го Украинского фронта – в г. Дорохой, Румыния.

Подразделения расположились двумя гарнизонами: в городах Дорохой и Сирет. Мы выставили КПП на шоссейных дорогах, ведущих, как в сторону Герц, так и в сторону Ботошан. Ежедневно патрулировали улицы городов и сел, проводили прочески местности, где, по предположению командования, могли находиться бандгруппы противника. Все это составляло для нас привычную работу, именуемую оперативно-служебной деятельностью.

Прошло два месяца. Наше пребывание здесь уже не вызывало у местных жителей такого недовольства, каким оно было в первые дни, хотя отношение к нам было еще холодным, скрытым. Никто из румын не выражал открыто своего истинного отношения к присутствию советских войск на румынской земле, но некоторое время смотрели на нас настороженно.

Постепенно недоверие, отчужденность и холод стали таять. Народ понял всю лживость фашистской пропаганды о «зверствах Красной Армии в отношении румын, которые советские солдаты творили» в отместку за то, что Антонеску встал на сторону Гитлера». Естественно, все это наложило свой отпечаток на внутреннюю жизнь румын, на их взгляды, восприятие происходящих событий.

В период фашистской оккупации в разных районах страны стояли немецкие военные гарнизоны. Гитлеровцы чувствовали себя полными хозяевами, а румынская армия кишела немецкими «инструкторами», а когда немецко-фашистские войска покидали Румынию, вместе с ними бежали и румынские фашисты.

Мирное население, которое долго находясь под гнетом правителей «нового порядка», устало от издевательств, унижений, расправ оккупантов, и теперь, наконец, само разобралось, кто враг и захватчик, а кто, действительно, пришел с миром как освободитель.

Постепенно между румынскими жителями и советскими воинами установились хорошие человеческие отношения. Трудящийся люд быстро убедился, что мы пришли с добрыми намерениями, ни о каких зверствах не могло быть и речи. Наоборот, нам часто приходилось делиться пищей, углем, строительными материалами, потому что видели, в каких условиях жили местные жители. А, как известно, добро долго помнится и не забывается.

Частыми гостями у нас были дети. Волна жалости, человеческого сострадания подкатывала к сердцу, когда мы видели грустные, не по-детски умные, сообразительные глаза голодных, грязных мальчишек и девчонок, занятых в течение всего дня главным и единственным делом – поиском куска хлеба. Многие из них не ели несколько дней. И когда солдаты с котелками в руках выстраивались возле полевых кухонь, то в нескольких метрах от них собирались босоногие юные создания, с жадностью смотрящие в сторону аппетитно пахнущих котлов.

Солдатское сердце таяло при виде такой картины. До сих пор стоит у меня перед глазами мальчуган, лет семи-восьми, которому Володя Сафронов отдал свой котелок и хлеб.

Мальчишка, уставившись в одну точку, как гипнотизер, сверлил взглядом котелок.

– На, поешь! – Сафронов, даже не притронувшись к пище, подозвал мальчика.

Тому не надо было говорить дважды и переводить на румынский язык. Он понял все без слов. Подбежав, мальчик схватил котелок и хлеб обеими руками, и как дикий волчонок, озираясь по сторонам, боясь, что кто-то отнимет у него драгоценную добычу, отбежал в сторону. Ел жадно, торопливо, черпал ложкой и отправлял кашу в рот, даже не успевая прожевывать попадавшиеся куски мяса. Содержимое котелка в несколько минут пролетело в маленький желудок мальчугана, не задерживаясь во рту.

Сафронов подошел к нему.

– Эй-эй, не спеши так, а то заворот кишок получится! Никто у тебя не отнимет!

Он ласково и осторожно положил свою тяжелую руку на худенькую ладошку мальчика, останавливая ее. Мальчик посмотрел на русака с благодарностью и преданностью. Впервые за несколько месяцев ему удалось так сытно поесть.

Собравшиеся вокруг бойцы с любопытством смотрели на мальчугана.

– Экий басурманчик! Бедолага!

– Ешь, наедайся, небось немец не кормил тебя так?

– Да, он накормит! Держи карман шире!

Сафронов грозно замахал на них руками:

– Ну, чего обступили? Вам что здесь, цирк? Или ребенка не видели? Разойдись! Не видите, паренек стесняется вас? Идите по своим делам!

Встречи между нами и местными жителями становились все чаще. Однажды ко мне на КПП подошел пожилой румын и, с трудом подбирая русские слова, спросил:

– Ты не оккупант?

Я вначале не знал, как ответить на его слова. Было видно, что старику стоило больших усилий воли и мужества задать такой непростой для него вопрос. Я представил, что было бы, если бы на моем месте оказался немецкий солдат. Наверняка он просто ударил бы деда автоматом по голове или просто пристрелил бы его. Вот и весь разговор.

Сейчас ситуация была иной. Уже в самом вопросе предполагался ответ, но старик просто хотел удостовериться так ли это? В сознании многих людей мы оставались для румын «оккупантами». Именно так нас рисовали фашисты, и теперь, чтобы развеять этот миф, нам надо было